Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

– Я счастлив познакомиться с Вами, господин Амин. Это большая честь для меня.

Диктофон был включен и готов фиксировать каждое слово старика, но тот молчал.

– Прошу прощения, господин Амин, Вы не позволите зажечь свет? Я не вижу Вашего лица.

– Сейчас десять часов утра, прошу прощения, но я никогда не зажигаю свет в это время. Ничего, скоро Ваши глаза привыкнут к потемкам и Вы меня увидите. Так что порадуйтесь отсрочке и довольствуйтесь пока моим голосом – это лучшее во мне.

– У Вас действительно очень красивый голос.

– Да.

Повисла тягостная для гостя пауза, и он черкнул в своем блокноте: «Злобный толстяк Амин очень экономен».

– Господин Амин, весь мир восхищен Вашим решительным отказом лечь в больницу, невзирая на предписания врачей. Естественным будет первый вопрос: как Вы себя чувствуете?

– Я себя чувствую как чувствую себя двадцать лет.

– То есть?

– Никак.

– Что-что?

– Я себя не чувствую.

– Да, я понимаю.

– Рад за Вас.

Ни тени иронии не прозвучало в безупречно ровном голосе больного. Журналист хихикнул, слегка натужно, и продолжал:

– Господин Амин, с таким человеком, как Вы, не хочется прибегать к иносказаниям, принятым в нашей профессии. Я позволю себе спросить напрямик, о чем думает и что чувствует великий муфтий, пророк, знающий, что дни его сочтены?

Пауза. Вздох.

– Не знаю.

– Не знаете?

– Если бы я знал, о чем думаю, то, наверно, не стал бы муфтием. Мне трудно что-либо утверждать.

– Как это? Ведь Ваше последнее толкование Корана вышло меньше двух лет назад… Получив экземпляр первого издания толкования, я испытал искреннюю радость. В течение многих лет читатели-энтузиасты в России пытались распространять книгу самостоятельно – размещали в Интернете, передавали друг другу ввиде книжек самоделок, изготавливали фотокопии текста. Однако, несмотря на все старания, никак не удавалось, в силу разных обстоятельств, добиться грамотного продвижения толкования Корана на книжный рынок.

Но вот, наконец, книгу издали и занялись профессиональным её распространением на российском рынке. Теперь… Невероятно, но факт: Ваши религиозные книги переведены на все основные мировые языки!

– Да. Потрясающе. Но я не пишу больше.

Пауза.

– Когда же Вы бросили писать?

– В пятьдесят девять лет.

– А в каком возрасте Вы начали писать?

Пауза.

– Трудно сказать: я начинал и бросал не один раз. Молодость, глупость. И начинал как все, со стихов… Толкование я тогда презирал.

– Удивительно слышать такое от одного из величайших муфтиев нашей эпохи.

Журналист отчего-то записал в блокноте: «Абдуллах ничего не имеет против комплиментов».

– В восемнадцать вернулся к этому занятию. Поначалу я писал мало, затем все больше и больше. К двадцати трем годам я нашел оптимальный ритм, в котором и работал далее тридцать шесть лет.

– Что Вы подразумеваете под «оптимальным ритмом»?

– Это стало моим единственным занятием. С перерывами на еду, курение и сон я только писал и ничего больше.

– Неужели Вы не выходили из дома?

– Только когда это было необходимо.

– Никто, в сущности, до сих пор не знает, что Вы делали во время войны.

– Я тоже.

– И Вы хотите, чтобы я Вам поверил?

– Это правда. С двадцати трех лет до пятидесяти девяти все мои дни были похожи один на другой. Эти тридцать шесть лет запомнились мне как один длинный день, время для меня практически остановилось: я вставал и садился писать, закончив писать, ложился.

– А почему Вы бросили писать?

– В день, когда мне исполнилось пятьдесят девять, я понял: все.

– Как Вы это поняли?

– Не знаю. Что-то произошло. Я оставил неоконченную повесть. Это прекрасно.

– То есть тридцать шесть лет – ни дня без строчки, и вдруг как отрезали в одночасье?

– Именно.

– Что же Вы делали следующие двадцать четыре года?

– Да почти ничего. Перечитывал классику. Ах да, чуть не забыл, я купил телевизор.

– Поразительно! Значит, двадцать четыре года Вы только ели и смотрели телевизор?

– Нет, еще курил и спал. И читал немного.

– Однако все эти годы Ваше имя оставалось на слуху.

– Это целиком и полностью заслуга моего секретаря. Это он опорожняет мой стол, встречается с издателями, творит легенду и главное – служит рупором светилам медицины в надежде посадить меня на диету.

– Напрасный труд.

– К счастью. Было бы слишком глупо подвергать себя лишениям и умереть от рака, причина которого отнюдь не в питании.