Руслан Гавальда - Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017

Диагнозом своим Абдуллах Амин где-то даже гордился: у него обнаружили тяжелый случай синдрома Эльзенвиверплаца, в обиходе называемого «раком хрящей», – это заболевание было открыто поименованным ученым в XIX веке в Кайенне, у небольшого числа каторжников, осужденных за сексуальное насилие, сопряженное с убийством, и с тех пор больше нигде не было зарегистрировано. Муфтий воспринял приговор врачей как неожиданный подарок судьбы: при своей дебелой комплекции (выглядел Амин, вдобавок по традиции весьма не лишенный растительности на лице и теле, всё же вылитым евнухом, если бы не голос), он больше всего боялся умереть от пошлой сердечно-сосудистой недостаточности. Сочинив себе эпитафию, он не забыл упомянуть звучное имя врача-тевтонца, благодаря которому ему посчастливилось красиво и с достоинством покинуть этот мир.

По правде говоря, тот факт, что тяжелый на подъем толстяк дожил до восьмидесяти трех лет, поставил в тупик всю современную медицину. Он был так тучен, что уже много лет не мог самостоятельно передвигаться; при этом плевал на рекомендации диетологов и жрал как свинья. К тому же он курил гаванские сигары – по двадцать штук в день. Правда, пил очень умеренно, а от половой жизни воздерживался с незапамятных времен – только этим могли объяснить врачи бесперебойную работу заплывшего жиром сердца. Тем не менее его долгая жизнь оставалась для науки такой же загадкой, как и синдром, развитие которого должно было вскоре ее оборвать.

Немало печатных изданий по всему миру выразили свое возмущение неподобающей шумихой вокруг его близкой кончины; эти самокритичные выступления вызвали встречное движение публики, о чем свидетельствовала обширная читательская почта. Однако, в полном соответствии с законами о СМИ, с тем большим нетерпением ждали на всех континентах репортажей немногих удостоившихся аудиенции журналистов.

Биографы уже точили перья. Издатели готовились к схватке. Нашлись, конечно, и такие интеллектуалы, которые задавались вопросом, не дутая ли величина эта мировая знаменитость и действительно ли столь весом вклад Абдуллаха Амина в мировую культуру. Не был ли он всего лишь пройдошистым наследником истинных, но недооцененных творцов? Приводились имена авторов, известных единицам, произведений которых сами господа религиоведы не читали, что позволяло им проявить проницательность.

Он жил не один, а держал одно единственное домашнее животное – любимого сомалийского ишака по кличке Аистаил. Каждый день около пяти часов одна мужественная медсестра приходила его мыть. Названных факторов обеспечила агонии Абдуллаха Амина исключительный резонанс. Вне всякого сомнения, она была просто обречена на успех.

Муфтий, имевший на своем счету двадцать две религиозные книги, проживал в скромном многоквартирном доме на первом этаже: его устраивало отсутствие лестниц, поскольку передвигался он только в инвалидной коляске. Хотя делать за него покупки он не доверял никому и за продуктами выезжал сам в близлежащие магазины. Его Аистаил жил в том же доме четырьмя этажами выше, но встречаться со своим хозяйном лично по возможности избегал; Амин регулярно звонил ишаку по телефону, и неизменно начинал разговор одними и теми же словами: «Сожалею, дорогой Аистаил, но я еще не умер», затем он просто слушал блеенье или дыханье своего ишака.

Удостоившимся высокой чести журналистам секретарь тем не менее не уставал повторять, какое доброе у старика сердце: разве не перечислял он ежегодно половину своих доходов благотворительным фондам? И разве не проявляются эти глубоко скрытые душевные качества в героях его книг-притч? «Конечно, он всем дает жизни, и мне первому, но, уверяю вас, его злобная личина – не более чем кокетство; с виду этот толстяк – скала, кремень, но под напускным бессердечием он прячет нежную и ранимую душу». Разглагольствования секретаря щелкоперов отнюдь не успокаивали; впрочем, им вовсе не хотелось, чтобы рассеялся страх, предмет зависти многих, окружавший их романтическим ореолом, как корреспондентов в горячих точках.

Известие о скорой кончине пришло шестого января. Шестого февраля первый журналист, допущенный к муфтию, вошел в святая святых. В квартире было темно, и он не сразу различил массивную фигуру в инвалидном кресле посреди гостиной. Замогильный старческий голос произнес невыразительное «добрый день», более никак его не подбодрив, отчего бедняга совсем скукожился.