Наталья Долбенко - Выбраться живым

Моя злость, мое тело, мое сознание – они все зацементировались. Я не боялся ударить кулаком со всей силы по стене, не боялся раздробить кость. Потому что я стал железным.

Руки не чувствовали боли. Кулаки вышибали кусочки кирпича или это так мне казалось. Я ожил. И когда лязгал засов и подлетал снизу поднос с едой, я отрабатывал удары, повторяя про себя: я обязательно тебя уничтожу! И я не смотрел на окровавленные костяшки. Я передыхал и снова колотил стену.

А сапоги. Они обновились, но оставались все того же фасона и похожей окраски. Какой же он дурак. За четыре года не изменил свои вкусы.

В это время, когда я существовал в четырех стенах, мир терял своих кумиров. Меня это не трогало. Я терял свою жизнь. И сидел перед телевизором. Сидел и осознавал скоротечность времени. Даже тут, в четырех стенах, она начала пролетать незаметно.

В одном из дней казали фильм про самураев. Я подумал: почему нет? Я могу сам научиться еще владеть не только кулаком, но и мечом. Отодрал беспощадно от табурета ножку (все равно придут и заменят) и посвятил ее в мечи. Глядя на экран, копировал их движения. Сначала делал медленно, не отрывая взгляда. И мне понравилось. Я даже в детстве игрой в войнушку так не увлекался, как сейчас. Намахавшись моим мечом, я разорвал простынь и намотал ее на руки. Теперь еще сильнее и остервененнее дубасил по стене кулаком, локтем, кулаком… До пота, часами, до дрожи в ногах, до тряпья.

А по телевизору шла война в Чечне. Вместе со мной словно воевал весь мир. Мир менялся. Все менялось. И опять приходили мысли о безвозвратности потерянной в четырех стенах жизни. Без света солнца, без ветра, без воздуха, без живой человеческой речи. Без смены сезонов, без зеленой листвы и белого снега. Кем я был и что я теперь? Успешный бизнесмен, любимый муж, счастливый человек. Теперь я просто тот, кто живой. Даже имени не осталось. Его у меня нет, потому что никто меня никак не называет.

Я жил в кубе. Шесть поверхностей. Шесть граней. Я чудом удерживал себя от сумасшествия. Поначалу иногда я терялся: может потолок – это пол. И я должен ходить по полу, который именуется стеной. Может, после очередного газа, меня перевернули с ног на голову и я уже хожу по потолку. Ведь есть же присоски или турбины, которые меняют гравитацию. Может быть это просто эксперимент ученых или меня отправили в космос. И я никому не делал ничего плохого. А может…

Эти может миллионами лезли в голову, вытесняя один другого, повторялись, менялись. С ними я просыпался. С ними засыпал. Я один. И может это не сапоги, а роботы. А может плов не плов и рисинки – это инопланетяне, имплантанты… личинки… я заражен… я новое орудие массового уничтожения… я…

Я подходил к стене и молотил кирпичи, чтобы прийти в себя.

И постоянно держал телевизор включенным, чтобы не разучиться говорить и понимать людей. Я хоть как-то был сопричастен к этому миру. Если я вижу их, значит не все еще потеряно. Я иной раз заговаривал с диктором, отвечал на его вопросы, задавал свои. Развлекало, если случались совпадения. Тогда мне казалось, что меня слышут или начинал подозревать подосланных ко мне шпионов, которые прячутся внутри ящика.

Стул заменили. Палку оставили. Наверно им нравилось смотреть, как я выбиваю ею в воздухе невидимого врага. А мой враг ждал, что я стану сильным и более интересным для него. Я чувствовал это по той непонятной энергии, что шла от глаза камеры. А мое искусство махания мечом, как мне казалось, все больше оттачивалось. Начались боевики. Показывали часто, разные. Я копировал все.

И вот в один день в мою бедную камеру пришел праздник. Я наконец-то отковырял тот кирпич. Не могу передать мое волнение при этом. Будто я вылезал из утробы матери, чтобы узнать мир. Я глубоко вздохнул и выпер его. Он куда —то рухнул и прекрасный свет настоящего полился сквозь маленькое отверстие.

Снаружи шел дождь. Я наклонился и заглянул туда. Ничего не было видно прямо. Еще одна кладка. Наверно там кирпичный забор. Но дождь все равно лил. Мои пальцы вместо меня ловили воздух и эту освежающую влагу. Глотку сводило от свежего воздуха. Я не мог им надышаться. Не мог кричать. Звать кого-то о спасении. Я привык молчать. Я разучился кого-то о чем-то просить. Может зря. Может это был шанс. А может все равно бы меня не услышал никто, кроме этих псов, что приносят мне жратву, моют меня, переодевают. И я не закричал. Я надеялся, что никто не заметит и я постоянно буду смотреть туда. А чтобы никто не обнаружил, заставлю стулом, столом. Чем угодно. И каждый раз буду отрывать кирпич за кирпичом. И когда-нибудь возьму и вылезу. И пусть это будет хоть сорок мороза. Я не побоюсь босиком побежать по хрустящему снегу и выть. Я не думал, что за стеной может оказаться какой-нибудь сорок пятый этаж. Прыгну и полечу.