Юлия Лавряшина - Дочки-матери на выживание

Но что-то в ней слишком сопротивлялось. Когда-то Наташа билась за каждую копейку, даром они ей никогда не давались. Не годами, десятилетиями вырывалась из нищеты. Как ноги пухли, когда возвращалась с очередной свадьбы – без голоса, без сил! Все, что теперь имеет, своим горбом заработала, с какой же стати отдавать хоть частичку тому, кто сам не способен ни на что иное, как нападать на женщин?

Вперед. Кошелек так и остался в сумке, теперь ключи от машины жгут ладонь, как сорванная чека гранаты: «Уцелею? Успею?» Ног уже нет, вместо них – стекающий с тела ужас. Но эти тягучие струи еще как-то движутся, хотя мозгу больше не подчиняются. Он, собственно, и команд никаких не дает. Отключился. Растекся страхом.

Внезапно спину обдало тишиной. Наташа и теперь не обернулась, не дала ему посмеяться над ее доверчивостью. Едва не упав на капот своей машины, надавила на кнопку брелока. И только тогда додумалась, что это лучше было сделать заранее, за несколько шагов. Но вышло как вышло.

Не поднимая глаз, Наташа распахнула дверцу, упала на сиденье и мгновенно заблокировала все замки. Конечно, он еще мог разбить лобовое стекло битой, как тоже делали в фильмах, и все же она почувствовала себя в относительной безопасности. Как всегда, ощущала машину своим убежищем даже в большей мере, чем дом ее мечты, ради которого, в общем-то, и билась все эти годы, как рыба об лед. Сейчас же он казался слишком большим, по углам слонялись привидения. Пока его строили, экономя каждую копейку, их было четверо. Остались двое… Как двоим найти друг друга в таком пространстве?

Только заведя мотор, она решилась бросить взгляд поверх руля. Глаза жгло от страха, как от бессонницы, мешало взглянуть. Веки показались ей пергаментными, готовыми порваться от слишком резкого движения. Осторожно, осторожно…

Поблизости никого не было.

Удалось продохнуть. Увлажнившись облегчением, глаза быстро обшарили подземелье.

– Что и требовалось доказать, – на всякий случай она все же произнесла это шепотом. – У меня развивается совершенно идиотская мания преследования… А я ведь никогда не была трусихой!

В своих Хамовниках она ни в детстве, ни в юности не боялась возвращаться домой даже в полночь. Ловила дыхание темноты, подставляя лицо, подмигивала звездам, которые будоражили в ней что-то смутное, шальное. И ничто вне стен родной квартиры, в которой поселился ужас, не могло вызвать в ней страха… Не потому, что времена были другими, и тогда всякое случалось, но Наташе казалось, что здесь ее бережет сама земля, и Новодевичий монастырь осеняет крестом. В собственном доме не удалось уберечься… Но в этом ни земля, ни монастырь повинны не были.

Сейчас московская улица встретила неудержимым солнцем, которое заставило одновременно зажмуриться и улыбнуться: «Я жива! Хорошо-то как…» Наташа тут же открыла глаза: еще аварии не хватало! Только что она едва не погибла от собственного воображения…

Теперь ясно, точно опять увиделся кадр из фильма, только на этот раз романтического, представилось, как ее улыбка влажно поблескивает на солнце. Мужчине, к которому она направлялась, этот блеск должен показаться магическим. По крайней мере, так задумано, хотя и не имеет особого значения. Главное, чтобы он заключил контракт с ее агентством по устройству праздников. Ей нужен этот иллюзионист, говорят, он неплох и обаятелен, почти, как Копперфильд. Хотя в это слабо верится… Такого, как тот черноглазый американец, вряд ли удастся найти в Москве.

От солнечной вспышки все вокруг на какое-то мгновение волшебно замедлило ход, опять отсылая к кинематографу, способному творить с людьми чудеса. И пугать до остановки сердца, и делать их самих радостнее и разноцветнее, чем они есть на самом деле. Многозначительнее без занудства… Светловолосая девушка медленно повернула голову – волосы разметало по ветру легкими струями. Ей вслед дрогнула зарождающаяся улыбка юноши в белой майке. В его лице все напряглось неуверенностью: можно ли?

Сутулая продавщица цветов приподняла над своим разноцветьем белый бутон розы, и Наташе захотелось крикнуть:

– Он как раз для той девушки! Подождите, я куплю для нее.

И даже не родилось естественного: «С какой стати?!» Она любила набрасывать на лица людей выражение счастья.

Не замечающий своей улыбки, юноша потянулся к цветку, словно собирался приобрести запах. Как внушить ему, чтобы он отдал его светловолосой девушке? Такой нежной, такой изящной и юной, как этот бутон? Ведь она уйдет сейчас, исчезнет в толпе, как все самое светлое, что выпадает человеку случайно, и затеряется в общей серости, если он мгновенно не решится протянуть руку…