Александр Кабаков - Повести Сандры Ливайн и другие рассказы

В ресторане первого класса столы сервированы восемью приборами тяжелого серебра и гербовым фарфором, но почти все места всегда свободны. На дверях трепещет чуть косо приклеенная записка – твердым почерком человека, привыкшего в любых условиях разборчиво заполнять важные документы, капитан адресовался к господам пассажирам с личной просьбой не входить в ресторанный зал в шортах и купальных костюмах. Поэтому мои соотечественники, свято чтущие Декларацию прав человека, не ходят в ресторан вообще – в шортах и бикини демократической толпой с бумажными тарелками и пластиковыми стаканами в руках они слоняются по верхней, открытой буфетной палубе, на которой я мгновенно задыхаюсь от океанских банных испарений и запаха общей кухни. Там пассажиры приличного второго класса, совершенно на равных с пассажирами экономического и даже туристического, круглосуточно наслаждаются обгорелой пиццей, гамбургерами, изливающими кетчуп на все ближние предметы, колой со льдом и прочей мерзостью, которая у нас заменяет еду. Классовый мир, заключенный в области fast food , убедительно доказывает: мы – одна нация.

Что касается стариков, курящих стодолларовые сигары, и старух, сверкающих, как рождественские деревья, то они, видимо, заказывают еду в свои четырехкомнатные люксы.

Впрочем, кроме меня в ресторане обедает черепаховым супом и пьет отличное белое вино еще одна претенциозная особа, пренебрегающая кулинарными заветами отцов и интересами отечественной индустрии питания. Уже на второй день, издали поулыбавшись друг другу, мы сели за один стол и принялись неудержимо злословить по адресу попутчиков, поскольку сплетничать мешало отсутствие какой-либо информации.

А на третье или четвертое утро я вполне спокойно рассказала ей, как и с кем провела только что закончившуюся ночь. Главная прелесть такого рода дамских знакомств заключается в том, что они прекращаются вместе с объятиями по окончании путешествия – еще до того, как вы садитесь в разные такси.

Мне понравилось, что Лара – ее родители, помешанные на литературе, назвали ее так в честь возлюбленной какого-то русского поэта, я в детстве видела кино про его жизнь, и Омар Шариф в меховой казачьей шапке произвел на меня, помню, сильное впечатление, красота восточных мужчин меня всегда раздражала, но при этом они и возбуждали меня лет с десяти… Да, так вот: мне понравилось, что Лара не стала скрывать зависть.

– Не в твоих скромных физиологических радостях дело, – сказала она, – а в том, что теперь у тебя есть занятие, причем, вероятно, на все эти чертовы две недели…

– Почему ты считаешь мои ночные радости скромными? – сделала обиженный вид я. – Он неутомим и ловок…

– Не морочь голову, – она грустно усмехнулась, – я знавала этих южных чемпионов секса. Их неутомимость сосредоточена в бицепсах и разгибательных мышцах, а не там, где ей правильное место, их ловкость – это ловкость акробатов, а не любовников. Они могут совершать однообразные движения сутками, но толку в этом никакого или почти никакого. Однажды я уснула под это укачивание…

Описание было почти точное, разве что в моем случае все было дополнено омерзительным парфюмерным запахом, который, однако, как и парикмахерская бородка, возбуждал меня каким-то противоестественным образом.

– Чему ж ты тогда завидуешь? – спросила я.

– Я же объяснила: тебе не будет так скучно все это время, как мне, – она допила вино и крутила в руках бокал, очевидно, раздумывая, не попросить ли официанта налить снова. – И ты по ночам не будешь накачиваться в барах джином и текилой (я даже вздрогнула: откуда ей известна моя слабость к этим напиткам?), а потом смотреть в каюте сорок второй раз «Касабланку», заказав ее в корабельной видеотеке… И тебя гораздо меньше будет раздражать эта биологическая масса, непрерывно уничтожающая еще проще организованную биологическую массу, эти чавкающие трусы и майки, превращающиеся к танцевальному вечеру в смокинги и длинные платья, специально купленные для круиза; эти гордые и напряженные до состояния непрерывной спазмы пижоны и их возлюбленные, напуганные тем, что их бросят сразу по возвращении; эти старики, давно пропустившие все сроки приличного ухода; эти юнцы, стремящиеся превратиться в растения раньше, чем придет естественный срок; эти дети, похожие на взбесившуюся икру…

За такими мирными разговорами завтрак переходил в обед, а обед – в ужин. В промежутках мы сидели под навесом и смотрели, как десяток мужчин, похожих на мужчин, – больше атлетов не набралось среди полутора тысяч пассажиров – играли в баскетбол на спортивной палубе. Любой из них скрасил бы путешествие даже такой придирчивой пассажирке, как Лара, но каждого подбадривала пискливыми криками совершенно очевидная жена – дело не в кольце, а в самодовольном выражении уродливого лица.