Ирина Лобусова - Камасутра. Короткие рассказы о любви (сборник)

Но вежливые, стандартные фразы рвали нервы буквально судорогами. Речь шла о поломке, о том, что работает бригада на линии. Но самое главное — машинист не знает, когда мы тронемся в путь, и предлагает пассажирам спокойно ждать на своих местах.

В самой кульминации этой тирады, перебиваемой главной мыслью всех пассажиров «хренов хюндай», в салоне погас свет. Народ почему-то завыл.

Собственно, все мы, жители этой страны, так привыкли к дебильному нашему экстриму, что отключение света в вагоне можно было встретить только одним: улюлюканьем и аплодисментами.

Но мой небритый сосед не улюлюкал и не смеялся. Он сказал (так тихо и уверено сказал, но слова его почему-то разнеслись на целый вагон):

— Аварийное отключение света отключает и отопление.

В вагоне разлилась тишина. Все замолчали, как по команде, от страшного смысла его слов. Кто-то выдохнул сбоку:

— Что?

— Отопления в вагоне не будет, — отозвался сосед, — а за окнами, между прочим, минус 12.

Проводники исчезли, как по команде. Кто-то крикнул, что окна нужно закрыть. Но окна и так были закрыты. А в вагон вместе с холодом стала вползать настоящая, глубокая темнота. Кто-то крикнул о том, что не работает Интернет — вместе со светом отключилась и зона WI-FI. Кто-то вызвался отправить делегацию к руководству поезда, и выяснить хотя бы, где мы стоим. Вызвались трое самых активных — среди них не было ни моего соседа, ни меня.

Вернулись они не скоро. К их возвращению температура в салоне понижалась настолько рекордно, что у всех стали ныть костяшки пальцев. Вернулись они злые до чертиков, и с криками сообщили, что «хюндай» дальше ехать не может, и здесь никто не способен его починить. Остается ждать старый советский локомотив, который дотолкает нас до Донецка. А локомотив этот прибудет минимум через три часа.

Стоим же мы где-то в самой сердцевине степи, за множество километров от ближайшего человеческого жилья. И добраться пеком до ближайшей станции, чтобы оттуда уехать, совсем не получится. Остается — ждать.

Я буквально упала на место, кутаясь из последних сил в шубу. 3–4 часа. Был шанс успеть. Но исчезал он так быстро, как теплое дыхание на морозе, превращаясь в застывшие крупники льда.

Поза номер четыре. Нет никакого движения. Его не просто нет — его еще и не будет. Остается исключительно одно — ждать. Ждать, коченея от холода, воскрешая в памяти камасутру. Ждать, когда выйдет все время, и ехать смысла не будет — вообще никуда.

Когда все закончится?! Люди, это какой-то бред! Теперь я знаю точно: времени не существует. Все это не закончится — никогда. Итак, смысл позы номер четыре: ноги вытянуть, шуба поплотней под спину. Шарф на голову — попытка сохранить побольше тепла. От мороза становится холодным не только дыхание. Больше всего замерзают мысли. Но я не дам сломить себя этому холоду! Я буду бороться. Не знаю, впрочем, зачем. Даже не для себя.

Температура вагона и тела понижается просто катастрофически. Мысли плавают в ледяной подливке из разочарования и страха. Но самое страшное — это часы. Они не желают стоять. Они показывают подлое, предательское время поражения — ровно начало девятого. 20.07, если быть совсем точной. Мы стоим. Стоим. Стоим. Люди начинают ощущать холод. В вагоне появляется страх.

Поза номер пять. 21. 00. Нет, ну на чью голову положить эти ноги?! Окно, что ли, разбить? Смешно — но не выгодно. Разбить окно — будет хуже. Тысяча острых, отточенных до смерти кинжалов мороза вонзятся в лицо и сорвут мою кожу, и тогда не останется ничего от моей красоты. А если я стану некрасивой, он захочет меня видеть? Мороз обнажает правду: нет, не захочет.

Он не захочет меня видеть, если я стану некрасивой, если лицо мое будет обожжено или изуродовано шрамом, если я растолстею или, наоборот стану похожа на живой скелет, выпущенный из Бухенвальда. Он не захочет меня видеть, если я заболею, если сломаю ногу и стану хромать, если вместо того, чтобы смеяться, я буду плакать, если во время операции мне удалят одну грудь, если мне исполнится сорок, если я неудачно покрашу волосы или сделаю неподходящую стрижку, если у меня будут месячные, и в этот короткий я не смогу трахаться с ним.

Он не приедет, если я попаду в больницу или в автомобильную катастрофу. Он не приедет, если с обморожением попаду на операционный стол. Он не поинтересуется тем, не простудилась ли я, и не уволили ли меня с работы. Он не станет интересоваться тем, голодна ли я, хочу ли я пить.

В этом году он не поздравил меня с днем рождения. Он не собирается поздравлять меня с Новым годом. Он понятия не имеет о том, что в мире существует Рождество, и с ним тоже нужно поздравлять. Он не знает, когда мой день ангела, и есть ли у меня ангел. Его даже не интересует, ангел ли это, или черт.