Людмила Загоруйко - Евреи в жизни одной женщины (сборник)

«Дети в школу собирайтесь, петушок давно пропел». Как не нравились мне эти вопиюще громкие сигналы живого будильника. И уже в кухне жарко натоплена печь «перемога», пышет картошка на тарелке, называемая сегодня картошкой по-китайски. Разнообразия блюд по бедности не было, приходилось создавать словесные. Дед наказывает в напутственном слове в школу, принести полный портфель пятёрок. Никогда не целует, но обязательно говорит: «С богом», легонько подталкивая к выходу, лети мол, птичка. Помню его растерянное лицо, перепутав классы он всё родительское собрание слушал жалобы классной руководительницы на чужого ребёнка, взяв с перепугу ответственность, явно уже ничего изменить было нельзя, влип так влип. «Ваша девочка?» «Моя». Он обречённо покорно слушал час, а может два, мечтая вырваться на свободу и хлебнуть на радостях избавления крепачка. Ошибку он понял, но ради меня, – скажут непутёвый дед, – не признался, и вёл себя как на войне, приняв огонь на себя за всех хулиганистых и непокорных девчонок. Я была из них. Какая же разница за кого получать? Он всегда слышал, как я бегу по лестнице из школы, почти одновременно открывал входную и дверь в туалет, как вратарь принимал на себя летящий по коридору в никуда портфель и ликовал. Молодость рядом! Он защищал меня от бабушкиной тяжёлой руки, закрывая своим тщедушным в сорок восемь килограммов телом, знатно чихал по нескольку десятков раз подряд на весь подъезд, разбавляя, громовые чихи, виртуозным тяжелым матом, убегал из дому, когда бабушка топила ещё мокрых котят, называя её грешницей и убийцей, таскал меня за собой по элеватору, заставляя пробовать зерно на вкус, отпаивал рассольчиком после университетских вечеринок и подружкиных свадьб, словом, был незаменим, капризен, вздорен, вечно пьян и вечно неуёмен.

Стирка в доме тоже была коллективным явлением. На чердаке – своя прачечная с котлом, цементными полами, скамейками и шайками. Процесс был долгим и обстоятельным. Бельё с вечера замачивалось в больших корытах, которые назывались балиями, потом вертелось в круглых машинках, «белое» обязательно вываривалось, потом всё полоскалось в тех же балиях, выжималось и аккуратно вывешивалось на жарком чердаке: белое к белому, маечка к маечке. «Как по нотам» – метко констатировал наш острый на язык дедуля и благосклонно помогал бабушке полоскать и развешивать. Но не дай бог кому-то отступить от этого нотного порядка! «Не хозяйка» – баба Наля была категорична и нерадивая соседка сразу же получала по заслугам. Летом прачечная использовалась и как семейная баня, горячей воды в котле было вдоволь, шайки под рукой, плескайся в удовольствие. Потом бабушка шла вниз и предлагала соседям баню, не пропадать же оставшейся тёплой воде. Дом наш квадратом. От квартиры к квартире – узенький внутренний балкончик всегда в буйной зелени. От двери к двери – метров четыре, пять. Кухонные окна – тоже на внутренний балкон. Сразу за балконами-тропинками, колодец внутреннего дворика. Квадрат не завершён. Балкон обрывается у дверей квартир (на втором и третьем этажах) и глухая стена дома, унылая и громоздкая, нависает над ним. Тупик. Зато поднимешь голову и шапка неба в квадрате дворика обозначима и зрима.

Всё на виду, как в коммуналке. Вышел или просто выглянул. Кто идёт? Он идёт. И когда и с кем, и как, и при каких обстоятельствах. Все про всех знают. Всю подноготную: про детей, родителей, как умер, как жил. Словом, сор из избы вынести можно. Но не выносят. Понимают. Жизнь не так коротка, как кажется. Всякое может случиться.

В летние знойные дни дом затихал. Ни души. Разомлев после бани, бабушка накручивает на голову тюрбан из банного полотенца, вторым повязывает бёдра и полунагая, гордо выставив внушительную голую грудь, идёт к бабе Нале. «Ступай купаться» – строго говорит она и для большей убедительности подбоченивается и выставляет ногу, как будто вот-вот пустится вприсядку. Вылитая кустодиевская купчиха, румяная, крепкая и крупная, без «драглей». «Борисовна, что ты» – всплескивает баба Наля в ладоши, и они дружно и радостно хохочут. Бабушка, бесстыдно не прикрытая, величаво медленно идёт назад по балкону. Бёдра плавно ходят, вся она монолит, богиня, и я тихо с лёгкой завистью вздыхаю. Куда мне до неё, не та порода – размен рубля на мелочь.

При такой плотной жизни, да ещё пролетариев, без скандалов не обходилось. Гоняли, не уместив ярость в квартире, по балкону жён, кляли соседей и даже вступали в рукопашный бой – всё тоже на виду, на балконе. Кино, как кино. На то оно и домашнее. В трудную минуту, забыв про обиды и лёгкие ранения, полученные в честном рукопашном бою, помогали. Похороны и поминки были общим святым делом. Дом хлопотал, пеклись пирожки, жарились котлеты, варился холодец. Суетились до поздней ночи, вспоминая ушедшего «не злым, тихим словом», сочно смеялись, ведь вместе, и не твоя ещё очередь, то есть, пронесло, живые, и есть о чём вспомнить, и о чём поговорить, а значит, посмеяться.