Людмила Загоруйко - Евреи в жизни одной женщины (сборник)

В комнате зло таилась и шлифовала ухоженные ногти новая невестка и делила в отдельном разговоре с мужем родственников на своих и чужих. И только громкий смех шестнадцатилетней дочери Анатолия, молодой задорный, снимал прячущееся по углам напряжение.

На огонёк, зашёл тридцатилетний пасынок Анатолия, сел за накрытый по случаю приезда стол. Машу – организатора и вдохновителя обильного застолья, не званый гость интересовал мало. Он же всеми силами старался произвести впечатление.

Когда людям не о чем говорить они, глаголют о политике. Для украинца – это самый прямой и верный путь к ссоре. Беспроигрышный вариант испортить отношения даже с самыми близкими людьми. Молодого человека не устраивало Машино западное начало. Он Маша крепилась, молчала, наконец, он её достал. Она взорвалась и заявила, что весь Донбасс говорит по-русски с акцентом, напирала на пресловутое «г», по которому можно мгновенно распознать луганчанина. За столом затихли, предчувствуя скандал, и малый нахохлился, попёр, стал лепетать про огромные ресурсы Донбасса, Россию-матушку, а когда понёс полную ахинею, заговорил про её бендеровскую сущность, в Маше взбунтовался алкоголь. но так «ся стало, як кажуть на Закарпатті» и её понесло, как беспомощный бумажный кораблик по волнам.

Она встала, обошла стол и села рядом с ним, ради красного словца и чисто для вступления вдруг заявила, что если бы была негритянкой, то он сейчас пресмыкался и ловил каждое её негритянское слово, потому как она, к примеру, из Америки. А так как они украинцы все одинакового цвета, то эти самые негритянские, чужие, надуманные апельсины их поссорят, и межа между ними будет до тех пор, пока Восток не увидит хоть раз в жизни этот бурзуазный запад Запад с его культурой, архитектурой, обычаями и образом жизни вместе взятыми время за праздничным родственным столом? Да никогда. Дальше по порядку и по полочкам она попыталась вдолбить в его неразумную голову, что такое Украина. Она рассказывала ему про закарпатцев, у которых всегда хата с краю, потому как исторически им пришлось жить в составе разных держав, а значит, быть всегда на чеку, про патриотический Львов, его замки и дворцы, и ещё о многом, многом другом. Конечно, он не понял, но тётушка и Анатолий одобрительно молчали, не вмешивались, и если бы она была мужчиной, дело дошло бы до драки. Мать отвела сына в сторонку, он тихо ушёл, больше не нарываясь, отступил, ехидно улыбаясь и подсмеиваясь над расходившейся тёткой. Маша о нём тотчас забыла, обняла Евдокию, и они ещё долго шептались вдвоём.

«Кто это на фотографии?» – спрашивала Маша тётушку. Семейный архив по её требованию добыли с полки и разложили для обозрения. «Что ты, родная, это же мой отец, Борис, твой прадед. Фото сорок седьмого года. Он умер в этом году».

С фотографии смотрел худощавый старик с окладистой красивой бородой, хорошими, ясными глазами. Он сидел на стуле, заложив ногу за ногу, свободно, раскованно и невесомо, как будто не было за ним ни груза лет и скитаний, и совсем не походил на умирающего, одинокого и беспомощного старика. «Ого» – сказала Маша. Больше ей сказать было не чего. Тётушка плела словесный клубок дальше.

– После смерти матери, он нашёл себе подругу, жил с ней, но как жену не признавал, называл Имитация, как будто не было у неё никакого приличного христианского имени. Он умер в Артёмовске, мы уже жили в Луганске. Имитация о смерти его не сообщила, боялась, что мы станем претендовать на домишко. На похоронах никого из родных не было, могила его вскоре затерялась.

– А это кто?

– Это наша сестра. Она от тифа умерла.

– Фрося. Я знаю.

Они ворковали, тётушка ходила за Машей следом по постаревшему дому. В нём поселилась чуть прикрытая бедность и запустение. Оказалось, что старший сын Евдокии больше года к матери не заходит: или обиду затаил, или переживает развод с женой, сразивший его, как сердечный удар. Маша потихоньку прощупала почву, братьев свела за рождественским столом, но сама того не желая, выжила молодую хозяйку. С утра она собралась, прихватила пригоршню конфет, купленных Машей для тётушки, и ушла. Такого количества чужих родственников, мелькающих в доме, она вынести не могла. К тому же Маша решила бабушку перед праздником искупать, переодеть, и одним махом налепила триста вареников впрок, чтобы ели, когда она уедет. Обижаться было за что, осколки клана вдруг заявили о себе, тётушка и её сыновья вдруг ожили, заговорили, засуетились, как когда-то в далёком прошлом сплотились, стараясь друг другу угодить. Маша переместила, как ненужное на антресоли, законную преемницу тётушки, самозвано, как хозяйка, хлопотала с утра до ночи, чем вызвала справедливый гнев и недовольство законной супруги Анатолия.