Марина Болдова: Память (Братья)

Егор влез в тапки и пошел на кухню. Он бы, конечно, приготовил ужин, если бы… Вот этих «если бы» было множество. Целых три. Во – первых, готовить он не умел, во – вторых – не хотел. И в главных – стар он, чтобы этому учиться.

Звонок в дверь его обрадовал. «Может быть, меня все же возьмут с собой?», – подумал он, чуть ли не по – собачьи. Осталось только вильнуть хвостом.

За дверью стоял незнакомый мужик. Вернее, не совсем незнакомый. Егор видел его фотографию. Ее ему показывал Кузьмин, еще в больнице, дав при этом прочитать показания некоего Стрельцова. Беркутов читал и не мог поверить. Долго потом лежал, пытаясь осмыслить полученную информацию. В конце концов, у него выстроилась вполне логическая цепочка давних и нынешних событий. И все – таки он многого не мог понять. По – человечески не мог.

– Здравствуйте, Егор Иванович. Разрешите войти? – на Егора просительно смотрели его же собственные глаза.

– Заходите, – посторонился Беркутов.

Дубенко вошел в тесную прихожую, немного подумал и снял ботинки. Беркутов молча достал из калошницы гостевые шлепки.

Пропустив гостя в комнату, указал ему на кресло. Сам пристроился на диване.

– Чаю хотите, Иван Иванович?

Дубенко утвердительно кивнул головой. На самом деле ему было не чая. Но поход Беркутова на кухню давал пусть маленькую, но спасительную паузу. Дубенко был растерян. Он был готов к тому, что Егор встретит его с неприязнью, но такого равнодушного гостеприимства не ждал. «Может, пока не поздно уйти?» – мелькнула трусливая мысль. «Не вздумай потоптаться перед закрытой дверью и свалить!» – предупредила его Антонина. В дверь – то он позвонил, а что теперь?

Беркутов вошел в комнату, неся поднос с чайником и двумя бокалами. Сахарницу и вазочку с конфетами он достал из буфета. Дубенко осмотрелся. Что – то такое он и предполагал увидеть. Мебель шестидесятых, телевизор «Каскад» на тумбочке и фикус в горшке. Мило.

– Судя по тому, что вы знаете мое имя, вы знаете и кто я.

– Да, знаю. И должность и звание. Зачем вы пришли? – Егор решил, что время, отпущенное на реверансы, закончилось. Он этого человека не звал. И видеть его у себя не хотел.

– Я еще и ваш брат, Егор. Старший. Хотя наш отец отказался от нас обоих.

– Мои настоящие родители дали мне в этой жизни все, о чем может мечтать ребенок. Меня совсем не интересует мой биологический папаша.

– Мне повезло меньше, я вырос в детском доме. Мама умерла, когда мне было шесть, отчим – чуть позже.

– Зачем вам понадобилось разыскивать отца? Что вдруг?

– Очень долго рассказывать. Скажу только, что хотел его наказать. Найти и наказать.

– Удалось?

– Да. Я его нашел. В богадельне. Выжившего из ума и немощного. Полутруп. Вы бы стали такому мстить?

– Начнем с того, что я бы никогда и никому не стал мстить. За что? За то, что бросил мою мать одну? Она поступила не лучше – оставила меня в роддоме. Зачем искать тех, кто не имеет к моей жизни никакого отношения? Я жил у родных людей. Мама, отец и сестра – вот моя семья. А кто меня сделал и на свет божий доставил, мне не интересно. Я ответил на ваш вопрос?

– Да.

– Ответьте и вы на мой. Вы зачем пришли ко мне? Знакомства ради? Никаких родственных чувств вы ко мне, естественно, не испытываете.

– Вот тут ты ошибаешься, Егор. Ты просто меня выслушай, хорошо?

Дубенко говорил спокойно, но иногда его голос прерывался. Он рассказывал о себе подробно, даже слишком. Егор думал, что вскоре ему надоест слушать Дубенко, и он наберется наглости и прервет его. Но неожиданно увлекся. Дубенко не пересказывал свои биографические данные. Он словно раскрывался перед ним. Егор каким – то шестым чувством понял, что нужно дать высказаться этому, для него все еще чужому, человеку. Он его не перебивал. Не задавал вопросов, не переспрашивал. Просто слушал, даже не пытаясь осмысливать и делать выводы. То, что он сам знал о Дубенко, никак не подходило этому человеку. Скорее не так. Подходило, один в один, но только до! Это «до», как сказал Иван, было до появления в его жизни Егора. Беркутов опешил, когда Дубенко дрогнувшим голосом назвал его «брат». Он вдруг понял, что тот не врет, не рисуется, не пытается себя обелить перед ним. Он действительно считает его, Егора, родным. И хочет только одного – чтобы Егор его понял. Ему это важно. Только этого ему, в его сегодняшней, вполне счастливой жизни, не хватает. Беркутов слушал про Антонину и поразился совпадению: они почти одновременно встретили своих женщин. И оба не сразу поняли, что это судьба. Они оба были в Чечне, оба были ранены. Когда Иван рассказывал о том, как он неподвижно лежал в госпитале, Беркутову на минуту стало нехорошо. Он испугался. За него. Иван, заметив замешательство Егора, тут же начал с юмором рассказывать, как спорили над его кроватью по поводу операции профессор и Антонина. «Я решил все сам и вот – видишь, здоров! Женщин нужно слушать в пол – уха», – сказал он. И Егор был с ним согласен. Он стал отвечать на вопросы Ивана. Ему уже тоже хотелось, чтобы тот про него знал все. А Иван все спрашивал и спрашивал. О детстве, о службе и женитьбе. Они говорили о бывшей жене Егора, и у Ивана сжимались кулаки и скрипели зубы. Узнав, как она погибла, он удовлетворенно кивнул. Так, мол, и надо ей. И Романову, дураку старому, распустил девку! Теперь будет один доживать. «Хотя, жалко ее, да, Егор?» – спросил он. И Егор молча кивнул. Они уже пили не чай. На столике стояла ополовиненная бутылка водки. Оказывается, Иван принес ее с собой, но побоялся выставлять сразу. Вторая бутылка нашлась в холодильнике. Наварив большую кастрюлю пельменей, они почти не прикоснулись к ним, поднимая тост за тостом. Егору все время казалось, что он забыл спросить у Ивана что – то очень важное.