Александр Покровский - Единый учебник новейшей истории

В церковных технологиях появляется что-то новое.

Зашел я в церковь – небольшая церквушка на Серафимовском кладбище в Петербурге (ну, там, свечки поставить, и все такое). Батюшка – большой, колоритный, к нему прихожанка после службы бросилась: «Благослови, батюшка!» – руку ей, не глядя (не потому что презирает, а потому что время дорого) – приложилась. Другая прихожанка к нему с вопросом о молебне.

«Но вам же сбросили CMC!» – а она все не утихает, мол, будет молебен или не будет. И тут батюшка произносит: «Если погода будет хорошая – будет молебен, а если хреновая, прости меня Господи, то не будет».

Девушки рядом прыснули, но я удержался – уж очень величественно он это сказал.

Господин Медведев назначил господина Рогозина старшим над ВПК. Ох, и попрем теперь в этой области, ох, и попрем! Просто никакого тебе не будет удержу. А до этого господин Рогозин наблюдал у нас за НАТО – там перли не мы, а нас. А до этого он наблюдал за Калининградской областью из-за расширения ЕС – расширению ЕС это его наблюдение совершенно не мешало. А до этого он в Думе наблюдал за международными нашими делами – нас международно выдворили отовсюду. Но теперь-то уж точно попрем, теперь он в ВПК.

К переменам: все меняется, даже почтовые ящики, и Вася может завтра стать Петей. Вот и в правительстве перемены. Кудрин сказал, что он поражен масштабами. Присоединюсь к нему – я тоже поражен. Неглупых выводят из-под удара и заменяют их на глупых и на очень глупых. Смена белья – первый барак меняется со вторым. Это здраво, поскольку при проверке не разобраться где и чей запах.

Науки можно вызубрить, но мудрость – никогда. Недавно прочитал, что Владим Владимычу «все равно, когда его поливают поносом».

Ах, Владим Владимыч, уж этот русский язык, я вам скажу, это что-то.

А Дмитрий Анатольевич продолжает выступать.

С предложениями.

Вчера моему командиру роты Александру Александровичу Раенко исполнилось 80 лет.

Он когда-то, сорок лет тому назад, командовал нашей курсантской ротой в Каспийском высшем военно-морском училище имени СМ. Кирова.

Много воды утекло с тех времен. Мы его тогда страшно боялись, клички ему давали и «Саша – тихий ужас» и «Мазандаранский тигр», но потом, я, например, довольно быстро понял, что именно он и подготовил меня к жизни на флоте, и я уже ни черта не боюсь.

Конечно, это знание пришло не сразу, но оно пришло – мне было с кем его на флоте сравнить, и это сравнение было только в пользу нашего Сан Саныча.

А в училище – Господи, как же мы его боялись. У него дергалось лицо, голос звенел, казалось, что вот сейчас он разнесет нас в пух и прах.

Но, удивительно, он не ругался матом, не унижал, не оскорблял, но распекал он так, что хотелось провалиться сквозь землю от стыда.

И было видно, что он переживает за дело, что он все принимает на себя и все через себя пропускает.

У него была астма, но по тревогам он бежал рядом с нашим строем, в противогазе. Как он все это выдерживал, больной же человек – одному Богу известно.

Слюнтяи, мальчишки, сопляки – вот, что читалось на его лице, но он ни разу нас так не назвал. И на гауптвахту у него за все годы попали только считанные люди. Самое страшное слово «негодяй», но и им были увенчаны немногие.

Я нашел его телефон – он теперь живет в Севастополе – я позвонил ему, хотя не слышал его голос почти сорок лет, просто не решался ему позвонить, потому что мне надо было собрать силы и сказать ему, как я ему признателен, как я его ценю, и как помню о нем.

Тут у него была недавно операция на сердце, ребята позвонили, я немедленно выслал денег, и не я один – мы сбросились, ему сделали операцию, слава Богу, удачно.

Он потом всем передал слова благодарности, а мне написал несколько слов: «Саше, моему ангелу-хранителю…». И сейчас, когда я услышал в телефоне его голос, он начал говорить, о том, как он мне благодарен, а я сказал, что это все ерунда, и пусть он бережет себя, и что все мы его любим, и что Петя Андреев просит разрешения ему позвонить, и это тот самый Петя Андреев, которого он отчислил за самоволку.

А он говорил, что он помнит всех, но только может спутать – все-таки ему уже восемь десятков, и что он сам-то никого не отчислял, но был же порядок, и так надо было поступать в соответствие с законом.