Вячеслав Ворон - Ёсь, или История о том, как не было, но могло бы быть

– Да што вы, Григорий Батькович, уж и в самом-то деле не знаете? – осведомился землекусковик. – Да у них там, на Китайщине, заводы стоят по обжигу нашей земли, они из нее железо плавят, а из оного мастерят лопаты, кирки, самовары, всякую всячину, нам для делу и разного рода хозяйству нужную.

По природе своей Гриша был достаточно смышлен, чтоб сразу сообразить, накой ему тут оставаться. С первым же посыльным выслал он царю подробное исследование края и всей губернии. Изложил в нем, что так, мол, и так, дескать, нечего кормить этих узкоглазых землицей нашей. Что самим впору заложить в Моске завод по выплавке железа, а по сему он, царь, «должон» выделить ему, Гришке, из казны царевой, пятьдесят тыщ рублей золотом на постройку. Мол, и народу работа найдется, и инвестиции в край пойдут, да хоть от этих же лиц китайской национальности, иль от других, благо на границах с Сибирью много разного люда проживает. Царь Николай, тоже был не дурак, да и Распутник ему в столице не нужен, надоел пуще пареной репы, уж больно часто стали барышни жаловаться на Григория за руки его шаловливые. Преподает Распутник вышивку, а сам то и дело каждую проходящую мимо него девицу непременно ущипнет за ягодицу, и ладно бы так, невзначай, а то еще и с присказкой: «Проходи, красавица, а коль нравица, приходи я справица». Устал царь от пошлости Распутника, от его бесстыдства. Детишки царевы тоже стали разные мудреные речи произносить. Вроде того:

«Не сидеть царю на месте, завязались яйца вместе».

Невдомёк им, малым, что царь-то этот – их батюшка. Дал ему пятьдесят тыщ под честное слово. Выстроил Гриша в Моске завод, понаприглашал иностранных инженеров со всего свету, узкоглазые тоже к нему потянулись, и завертелось колесо коммерческого предприятия Григория Распутника, купца первой категории. Ну а когда выплавили первую «сталь», так ее называли заморские инженеры, встал вопрос, под какой маркой эту сталь продавать на Китайщину. Тут-то и проявился еще один незаурядный талант Распутника. На общем собрании сталелитейщиков, так они стали именовать себя после землекусковиков, Григорий, взяв в руки небольшой кусок металла и выйдя с ним на трибуну, произнес историческую речь. Выставив на вытянутой руке кусок железа, он сказал:

– Товарищи, вот и настал знаменательный момент для каждого из нас. Еще несколько лет назад вы держали в руках кусок… – тут Григорий поперхнулся и закашлялся, – кусок земли, а теперь я держу сталь. С первым сталеным вас, дорогие мои, – он сказал это естественно и непринужденно, как будто уже тысячи раз говорил подобные речи для народа. Никто на тот момент не понял, какое значение он вложил в слово «сталеным». Может, он имел в виду «С первым Сталелитейным вас», а может, «С первой сталью Вас» никто так и не узнал, но всем понравилось, и они стали скандировать:

– Сталеным! Сталеным! Сталеным! Поэтому сначала завод назвали Стален. Так прямо и написали на первой проходной: «Завод Обработки Стали Огнем “Стален”», сокращенно «ЗОСОС». А впоследствии и город стали именовать Стален.

После двух часов безостановочного рассказа Надежде о своем побеге из Шушенка, Ёсиф замолчал. Подвода медленно, скрипя правым колесом, вкатилась в город Стален. Мозг Нади плавился от ухабистой дороги, палящего солнца и бесперебойного хвастовства Ёсифа, о его встрече с самим Лениным, об указующем персте, о великом предназначении. Она никак не могла понять, отчего этот сумасбродный грузин, да к тому же из другого сословия, так много значил для нее. Она, дочь генерала, губернатора Тифлиса, выпускница Института благородных девиц, птица высокого полета, – и он, убийца, вор, малограмотный грузин с тремя классами церковно-приходской школы. Она еще раз взглянула на Ёсифа. Властный профиль горца возбуждал ее. Тут тебе и усы, густые черные, и взгляд не то птицы, не то волка, и брови раскидистые навзлет, и подбородок с ямочкой. И крепкие молодецкие руки, в которых она тает от вожделения, когда Ёсиф берет ее. Весь набор ловеласа. А еще этот гипнотический дар, ну кто может сравниться с ним? С ее Ёсей. Он самый смелый, пусть и убийца, он самый сильный, пусть и вор, он самый любимый, пусть и каторжник. Это ради него она, учительница с высшим образованием, бросилась во все тяжкие. Ради него стала рисковать свободой и жизнью. И она почувствовала себя абсолютно счастливой, потому что поняла свое предназначение. Любить и быть любимой, это и есть счастье, и не важно, кто он, бандит или губернатор, главное – быть. Ее мысли улетели далеко в детство. Она вспомнила отца и свою маму. Как все были счастливы вместе. Отец ее, Константин Пупский, был сослан на службу в Тифлис указом царя из столицы. До этого он служил в полку царевой охранки, и ничего не предвещало беды, но полк вдруг залихорадило всякими декабристскими настроениями, и его расформировали. Папе достался Тифлис. Они с мамой жили в полном согласии и достатке. Отец исправно ходил на службу, получал приличное жалованье, что позволяло всей семье баловать себя частыми празднествами да застольями, матушка ходила к модисткам и по случаю нового веселья надевала новый наряд, а маленькая Надя занималась с гувернантками разными науками и усердствовала в пении. Еще, по праздникам, они всей семьей выезжали на ипподром, смотреть бега. Там всегда играл оркестр, а площадь у входа утопала в разноцветии мишуры и воздушных шаров, и Наденьке все казалось таким красочным и ярким, как это бывает у детей ее возраста. Ей покупали мороженое и леденцы, все приветствовали ее родителей поклоном, и самые известные люди того времени непременно старались лично поздороваться с ее отцом. Вечером все собирались в их губернаторском дворце, где мама, вся искрившаяся от счастья и в новых платьях, давала званый ужин, на который допускались особы, приближенные к семье. Среди оных можно было заметить и поэта Евсея Сенина, с женой Дуней Кан, футуриста Владлена Маковского с четой Грик, композитора Питера Чуковского в компании поручика с непроизносимой фамилией Ржажаневский и многих других известных особ, коих Надя уже, конечно, не припомнит. Все семейство светилось от счастья и источало саму добродетель. И когда Надюше исполнился четырнадцатый год, родители определили ее в Институт благородных девиц. Надежда еще раз покосилась на своего возлюбленного. Ёся продолжал зависать в своем, только ему понятном, мире. А подвода тем временем докатилась до местного привоза.