Виктор Меркушев: Перламутровая дорога

Ждан оглянулся вокруг. Все люди, которых он смог увидеть, наверняка его возможные попутчики, поскольку случайных людей в таких местах быть не может.

Сопричастность с чем-то обыденным, сознание своего рядового, заурядного статуса и принадлежности, так или иначе, к тем, кого он видит, позволило Ждану освободиться от власти стихии и вернуться на землю, твёрдо ощутив её под ногами. «Святая простота!» – вот что, оказывается, нас более всего привязывает к земле, к навязчивому однообразию будней! Быть обыкновенным, быть в гуще толпы – вот подсознательное желание любого из нас, что бы он при этом не говорил. И какая же необходима сила, чтобы научиться смотреться в бездну, без боязни раствориться в ней!

Едва в сизой дали горизонта наметилась тоненькая чернильная полоса, Ждан почему-то понял, что это и есть ***ньи острова. Время было очень раннее, но свидетельствовали об этом только большие висячие часы над узкой металлической лестницей. Те из пассажиров, которые не пожелали сидеть в каютах и давно потеряли всякую надежду заснуть, находились со Жданом на верхней палубе, откуда открывался наилучший обзор на море.

Белая ночь многих с непривычки лишает сна и заставляет испытывать беспричинное беспокойство. Ждан тоже был подвержен влиянию белых ночей, даже таких недолгих и карнавальных, как в Петербурге. И ничего не находил особенного в тревожном выбеленном сумраке белой ночи, недоумевая, как этот болезненный полусвет мог вдохновлять поэтов и художников на создание лирических стихотворений и романтических полотен. Но на высоких параллелях, почти на макушке Земли – далеко за Полярным Кругом белые ночи были другими, это Ждан сразу почувствовал, хотя солнца не было, и небо опустилось над морской поверхностью очень низко, так низко, что упиралось прямо в клубящийся туман, поднявшийся над *ским морем. Здесь, на рубеже двух морей, одного – незамерзающего, обогреваемого тёплым течением и другого, скованного вечными ледяными узловатыми торосами, в любое время года высится исполинекая стена тумана, издали напоминающая бетонную, плохо побеленную бесконечную плиту.

Море, видимо, устало штормить, оно перепуталось в переменных ветрах и молча перебегало по коротким волнам, слегка толкая теплоход в белые, невозмутимые стальные бока. Небо, всё в желтоватых проталинах, сочило вниз свой тепловатый прогорклый свет, который неприязненно принимало выдохшееся море, но отторгала мощная стена тумана, оставаясь такой же голубовато-серой, с непобедимыми сиреневыми пятнами, упрямо восходящими вверх – от основания к вершине, уходящей в небо.

Ждана почти не интересовало, как он будет там жить среди этих людей: строителей и геодезистов, метеорологов и вахтенных рабочих. Его радовало и успокаивало то, что там согласились его принять и даже понять необходимость в таком необычном члене коллектива, хотя Ждан-то отлично знал – членом коллектива он так никогда и не станет, ибо вопреки расхожему мнению Север не ждёт к себе фантазёров и мечтателей, а выбирает сильных и практических людей, не склонных к романтике. Такие люди способны лишь на снисходительное покровительство для тех, кого они своими не считают. А Ждан нигде и не был своим. Ни в детстве, когда друзей выбирают по необходимости, ни в юности, когда их шцут уже по интересам. Ему так и не случилось обрести себе кого-то, с кем можно бы было соприкоснуться внутренним миром, разделить событие, порадоваться значимым пустякам, безразличным и непонятным для остальных.

Но Ждан принимал это как должное. Ну да, видел он и «своих» среди «своих». Видел и «чужих» среди «чужих», и что? По его наблюдениям выходило, что, строго говоря, нет ни «чужих», ни «своих», и всё это не какая-нибудь данность, а лишь настроение, целиком зависящее от обстоятельств. Так стоит ли ради мнимой сопричастности стремиться к тому, что, по сути, лишено подлинности.

Но не это наблюдение более всего поразило Ждана, а предположение о том, что подобная логика может обнаруживаться не только вне, но и внутри всякой человеческой жизни, её событий и истории. Ждан замечал, что человек интуитивно, подсознательно, стремится преодолеть дробность и фрагментарность происходящего, связывая несвязуемое и соединяя несоединяемое при помощи собственных мифов, убедить в реальности которых он стремится прежде всего себя самого. А на деле существуют тысячи и тысячи жизней-блиц, самодостаточных и независимых от прежних, где одни и те же действующие лица выступают в разном качестве. Реальное и мнимое, подлинное и ложное – одно вместо другого, и то, и другое – условно, неабсолютно, и мы не знаем, где край одной реальности переходит в начало новой, где кончается одна блиц-жизнь и начинается другая. Ждан вспомнил морские волны в порту и нашёл, что это справедливо и для них. А, скорее, и для них тоже, как и для многого другого ещё.