Виктор Меркушев: Перламутровая дорога

Впереди, уже совсем рядом, шумело северное море. Оно было непохоже на море юга – очевидно, оно никогда не знало штиля, оживленных гомонящих на всех наречиях берегов, сверкающих набережных, смотровых площадок и прогулочных судов с праздными беззаботными людьми.

Море гудело, пенилось, одевая прибрежные тёмные камни в оправу желтоватой накипи. Его острый солёный воздух немного кружил голову своей морской свежестью, море завораживало, подчиняло своим чарам, и отвести взгляд от его тёмно-синих глаз было невозможно.

Ждан предполагал, что встреча с морем пробудит в нём воспоминания детства, заставит тянуться памятью к самым заповедным островам своей души. В воспоминаниях есть замечательное свойство: событие или впечатление всегда освобождено от сопутствующего ему жизненного контекста, и вычлененное оттуда, оно воспринимается иначе, самодостаточно, словно выдернутая удачная цитата из скучного и утомительного чтения. Наверное, в этой возможности отстраиваться, способности не связывать воедино всё, что с тобой происходит и есть путь к желанной свободе и обретению этого вечно ускользающего, пьянящего своей наполненностью, состояния духа, чаще именуемого счастьем.

Но разве подобные переживания связаны только с освобождённым от всей обыденной житейской шелухи прошлым? Ждан стоял в нескольких метрах от моря и смотрел на изменчивый и таинственный водный мир. На сушу откуда-то оттуда, от горизонта, наваливались огромные волны цвета индиго и бесформенные облака, напоминающие ему струящиеся масляные плёнки на бурых городских лужах. Гонимая двумя стихиями холодная влага жадно поглощалась берегом, точно тот представлял собой гигантскую тёмную губку уже до самой своей последней поры пресыщенной жидкостью: скрипели у пирсов мокрые канаты, стёкла и стены морского вокзала были сплошь покрыты каплями, будто бы после дождя, а серый дырчатый бетон набережной блестел от влаги, точно большое мутное зеркало. Даже одежда Ждана сразу же пропиталась солёной прохладной сыростью, сильно отяжелела и прилипала к телу, словно бы принадлежала уже не ему, а бушующему северному морю.

Да, всё правильно: оставшись наедине с морем, человек не вспоминает о прошлом. Он ведёт диалог с морем, внимая каждому плеску волны, шуму ветра, крику чаек, ибо нет ничего щедрее моря, всегда зовущего, обещающего, одаривающего. И нет ничего величественнее моря, карающего и милующего, дающего силы, позволяющего сбросить груз забот и усталости, забыть обиды и неудачи и ощутить себя другим, рождённым для чего-то нового, доселе неведомого. Ведь и само море, ежесекундно меняя свой облик, всякий раз дышит новой жизнью, обретая для себя и другую форму, и иную суть. Оно тоже не помнит прошлого, а все его затонувшие города и корабли, древние кратеры и вулканы, обнажившиеся базальты коры с возрастом в миллиарды лет – это всё равно его настоящее, явь, непереводимая в прошлое.

Ждану казалось, что он слился с водной стихией и проникся её духом, иначе как объяснить, что все его мысли были связаны только с настоящим, и с попыткой его объяснить самому себе. Зачем куда-то ехать, лететь и плыть? И зачем вообще заниматься таким делом, которое большинство людей и делом-то не считает? Зачем, в конце концов, так жить, жить такой жизнью, которая воспринимается ущербной и незадавшейся всё тем же упрямым и уверенным в своей правоте большинством?

Море внимало этим мыслям, замирая на мгновения витиеватыми гребнями, которые с шумом падали в кружева пены, хотя может быть не с шумом, а с низким, распевным речитативом.

– Вот незадача! Зачем же это так нужно – знать?

– Знать, чтобы иметь возможность быть свободным в своём выборе.

– Ошибаешься! Чем менее осознанно делаешь выбор, тем более ты свободен.

– Но всё же хотелось бы предполагать наличие смысла пусть даже в своём неосознанном выборе.

– Смысл? Нет ничего безнадежней – определять во всём смысл. Смысл – как ветер: влечёт, будоражит, подгоняет, но разве знает куда, если сам готов поменяться в любую минуту.

– Но есть же что-то абсолютное, предельное, независимое от случая и обстоятельств, перед которыми мы бессильны?

– Конечно, есть!

И тут море подняло в воздух край своей белой мантии, сотканной прибоем, и осыпало набережную и находящихся на ней клочками невесомого пушистого меха, оставившего на губах Ждана лёгкий солоноватый след.