Михаил Армалинский - Максимализмы (сборник)

По приезде в Америку мы купили дом через месяцев восемь. Точно в день переезда в дом привезли багаж, приплывший из СССР, состоявший на 80 процентов из книг. В доме были встроенные полки, которые я сразу сделал книжными и с наслаждением расставлял книгообразную память о недавнем былом.

Я стал активно пользоваться американским изобилием, в том числе и русских книг, и принялся закупать их по почте в больших количествах – магазина русских книг тогда в Миннеаполисе не было. Когда я остановился на день в Мюнхене по пути из Индии, я забрался на полдня в тогда крупнейший магазин русских книг Нейманис , а когда был в Париже, то всё-таки отвлёкся от проституточек на местный магазин русских книг. А попав в Сан-Франциско в Thanksgiving , я провёл праздничный вечер в русском ресторане, просматривая купленные в местном магазине книги.

Книжным счастьем было моё посещение в Нью-Йорке магазина Руссика , который закупил у меня Тайные записки по 18 долларов за штуку, причём в таком количестве, что в обмен (владельцы никогда не расплачивались деньгами) я взял роскошный двухтомник Шемякина и много других замечательных книг. Так я убедился и в материальной ценности Тайных записок.

Я также стал покупать в большом количестве и книги на английском. Полюбив Генри Миллера, я прихватывал все его книги и книги о нём. И вообще, чуть какая-то книга мне нравилась, я не задумываясь её покупал, благо деньги были. Мысль о том, что книгу можно взять в библиотеке, почитать и сдать, мне даже в голову не приходила. Жажда накопления книг лишала меня здравого смысла, как и всякая жажда накопления.

Но если с течением времени любовь к женщинам у меня только росла (что проявлялось в росте неразборчивости), то любовь к книгам постепенно заменилась раздражением к ним. Этому способствовало изобилие и доступность всех книг (будь мне доступна любая женщина, глядишь, и к ним поуменьшилась бы любовь и возникло раздражение их повсеместными и постоянно раскрытыми передо мной пиздами, укоряющим меня своим необъятным обилием в непреодолимой ограниченности моих возможностей). Точнее, раздражение возникло бы из-за того, что я не могу всех их поиметь, как я не могу прочесть или хотя бы просмотреть бескрайнее разнообразие книг, лежащих и стоящих передо мной горами в каждом книжном магазине.

Меня устрашал своей непостижимостью и неохватностью непрекращающийся девятый вал новых поступлений, который бесследно сметает только что бывшее на вершине вчерашнего девятого вала. Однако бесследность была только кажущейся – ни одна книга не исчезала, а оказывалась замеченной, если не читателями, то хотя бы уж одним читателем, и уж точно – библиографическими карточками, а затем компьютерами с интернетом. И тем не менее этот поток имён и названий меня ошеломлял.

Я смотрел дома на копящиеся книги и толку от них не видел никакого. Ну, к словарям и справочникам я обращался время от времени, а на что мне остальные, раз прочитанные. Я уже безотрывно смотрел в Интернет, и книг и всего прочего там хватало. К тому же денег стало меньше, а это и вовсе отвело меня от книжных магазинов и привело к библиотекам и межбиблиотечным фондам – всё, что мне было нужно, я стал доставать в библиотеке и уже не захламлял книгами мой маленький домик.

Всё свелось к тому, что книги стали меня не только раздражать, но и вызывать злобу. Прежде всего потому, что лежат они у меня в коробках и избавиться от них не могу. Правда, поначалу у меня купили пару ящиков две библиотеки тысяч на семь, а то и десять. Так я на эти деньги окна в доме сменил, телевизор в 52 дюйма приобрёл да ещё разных электронных мелочей вроде фотоаппарата да DVD записывающего.

При избавлении от книг я испытывал не меньшую радость, чем когда-то от их приобретения. Но книг, как вечного хлеба [88], не уменьшилось – всё стоят там и тут, в коробках, на полках, на столах. В основном те, что куплены ещё в России. Тошно.

Последние годы я перечеркнул все свои юношеские нормы и не только подчёркиваю в книгах, где захочу и чем захочу, но и загибаю страницы и, о ужас, – никогда не обёртываю книги в бумагу.

Появление раздражения к книгам было связано с плохой продаваемостью изданных моих книг. Одну поэтическую книжку я издал тиражом в 500 экземпляров и до сих пор не могу от них избавиться. Когда началась перестройка, я отправил ящик своих книг в питерский Дом Книги в качестве бесплатной рекламы.

Как интересно было бы проследить судьбу каждого экземпляра своей книги – у кого она стоит на полке, кто её читал, при каких обстоятельствах или на какой свалке она гниёт, в соседстве с чем (кем?).