Владислав Ахроменко - Музы и свиньи

Именно на любви к футболу Шостакович и погорел во время творческой командировки в Минск…

Тринадцатая симфония Шостаковича «Бабий Яр» едва ли не сразу попала в число подозрительных и полузапрещенных. Вспоминать о геноциде советских граждан еврейской национальности в шестидесятые годы уже не рекомендовалось: «проявления мирового сионизма». Немосковская премьера Тринадцатой симфонии изначально планировалась в Киеве, что было бы справедливо, однако тогдашний первый секретарь ЦК КПУ товарищ Подгорный отказал Шостаковичу категорически: нам, мол этих жидовских плачей в столице советской Украины не надо! А вот тогдашний первый секретарь ЦК КПБ товарищ Мазуров почему-то отнесся к возможной премьере в Минске снисходительно. Может, не совсем понимал, что такое симфония и чем она отличается от оперы. Может, припомнил свое гомельское детство и многочисленных друзей-евреев. А, может, просто был выпивши. Короче, проявил типичную политическую близорукость.

И вот в марте 1963 года Дмитрий Дмитриевич приезжает в Минск. Встречают его, как и положено, на черной «волге», и везут в правительственный отель «Беларусь», который в то время стоял напротив стадиона «Динамо». Шостакович бросает в номере чемоданы и немедленно отправляется на репетицию.

На первый взгляд, зал как зал: классический плюшевый занавес, ампирная лепнина на стенах. Однако в коридоре и в фойе почему-то понатыканы портреты Феликса Эдмундовича и изображения щитов с перекрещенными мечами. Да и публика на репетиции, словно из колхозного инкубатора: одинаковые индпошивовские костюмчики, одинаковые стеклянные глазки.

Дмитрию Дмитриевичу становится не по себе. Нет, он конечно же, наслышан про любовь белорусов «к порядку», ведь Шостаковичи – из местной, литвинской шляхты, да и дед композитора активно участвовал в антимосковском восстании Кастуся Калиновского. Но чтобы «порядок» доходил до такой вот тотальной унификации?!..

И тут выясняется, что ничего к премьере не готово. Оркестровых партий нет, клавира нет, даже пюпитров для всех оркестрантов не хватает. Вдобавок ко всему, Государственный хор БССР неожиданно отказывается участвовать в концерте. Министр культуры БССР морду от Шостаковича воротит и не здоровается демонстративно, будто не знает, кто это такой. Типография получает приказ из ЦК КПБ – срочно остановить производство афиш. Премьера под угрозой срыва; наверное, бдительные московские идеологи уже предупредили младших минских братьев про коварную сионистскую вылазку. А то и Главкомпозитор СССР Тихон Николаевич Хренников решил собственноручно прищемить ядовитую щупальцу всемирного жидо-масонского заговора…

Начинается репетиция оркестра. Музыканты не попадают в такт. Дирижер нервно ломает палочку за палочкой. Публика в индпошивовских костюмчиках посматривает на Шостаковича, словно отряд эсэсовских карателей на пленного белорусского партизана. Короче, сумбур вместо музыки.

И от всей этой неразберихи, и от булыжных физиономий меломанов в штатском, и от подозрительных щитов с мечами Шостаковичу окончательно становится не по себе. Он поручает разобраться со всеми проблемами дирижеру, а сам спешит на свежий воздух. Надо бы еще выяснить, что же это за такой странный зал, и что за публика собралась на репетиции!

Первое, что видит композитор – такую красивую табличку рядом с дубовыми дверями: «Клуб им. Дзержинского КГБ БССР».

Шостакович сразу же вспоминает своего друга Соломона Михоэлса, которого пятнадцать лет назад и убили в Минске такие вот ребятки с горячими сердцами, стеклянными глазками и до неприличия длинными руками. Про приятеля-пианиста Рудольфа Керера, которого «органы» за немецкую фамилию посадили. И много про что еще. И, как у каждого нормального человека, у композитора первое желание – бежать из этого гадюшника куда подальше. Куда? Да хотя бы в свой гостиничный номер!

А дорога от клуба имени Дзержинского до тогдашней гостиницы «Беларусь», как не крути – только вдоль стадиона «Динамо». Рядом со стадионом – длиннющая очередь. Футбольный фанат Шостакович, естественно, интересуется – а кто с кем? Да наше минское «Динамо», отвечают, что раньше «Беларусь» называлось, против московского «Спартака».

– «Спартак»? – уточняет композитор, и его глаза под очками с бифокальными линзами зажигаются лютой ненавистью; как и положено настоящему фанату «Зенита», московский клуб для него – враг номер один. К тому же, если минчане выиграют сегодня у «мяса», то родному «Зениту» это полезно с учетом турнирной таблицы.