Владислав Ахроменко - Музы и свиньи

…Что произошло с чикагскими гангстерами дальше, доподлинно неизвестно. По одной версии, их вскоре завербовал Иностранный отдел НКВД. Опытные киллеры «Козы Ностры» безжалостно стреляли троцкистов, белогвардейцев и других врагов народа по всей Европе. По другой версии, гангстер Майкл и гангстер Сэм так и остались в Гродно, где и осели под своими настоящими именами Мойша и Шлема. Купили на деньги из кожаного кейса всю местную полицию с Дефензивой, оформили себе соответствующие документы, а на остатки денег организовали кошерный ресторан. В котором, между прочим, подавался и гефельте-фиш из неманской щуки, почти такой же, как у тети Хаси с Переспы.

Обе версии полностью правдоподобны.

Что касается самого Меера Лански, то его сантимент к Родине со временем лишь усилился. В 1939 году знаменитый мафиози прибыл на Кубу, чтобы укатать местного диктатора Батисту на разрешение сети казино. В это самое время в порт Гаваны пришел теплоход из Европы с евреями – беженцами от нацистов, среди которых было и немало уроженцев Гродно. Кубинские власти долго не позволяли пассажирам сойти на берег, пока Лански не заплатил тем банановым коррупционерам по пятьсот долларов за каждого иммигранта.

Именно так на Кубе и появилась и еврейская диаспора, и даже несколько синагог. Притом одна из них, как утверждают знатоки, очень напоминает Хоральную синагогу в Гродно.

И, что характерно – все прекрасно знали, кто финансировал это строительство!

Во время Второй Мировой войны белорусская советская культура концентрировалась преимущественно в гостинице «Москва» в городе с таким же названием. В «Москву», что стояла неподалеку от Красной площади, с самого начала войны эвакуировали художественную интеллигенцию с занятых нацистами территорий. Вскоре на четвертом этаже подобралась довольно симпатичная компания: народный поэт Якуб Колас, детский писатель Михась Лыньков, прозаик Кузьма Черный, певица Лариса Александровская…

Осенью 1943 года в элитной гостинице появился необычный гость: седой дедок в лоснящемся полесском кожушке, заношенных штанах и скрипучих сапогах, смазанных дегтем. Скрюченные полиартритом пальцы сжимали дымящуюся трубку. Гостя сопровождали двое сотрудников НКВД. Притом один осторожно нес потертый дедовский чемодан, перетянутый излохмаченной веревкой, а второй с подчеркнутым уважением поддерживал старика под локоть.

Формуляр на нового постояльца заполнял один из энкавэдэшников. Администраторша, которую вообще тяжело было чем-нибудь удивить, недоверчиво пробежала глазами запись и уточнила: мол, неужели новому постояльцу действительно девяносто девять лет… может, это ошибка?

– У нас в НКВД никогда не ошибаются! – прищурился первый чекист.

– Номер дайте самый лучший, из брони ЦК! И обязательно с видом на Кремль! – потребовал второй.

Испуганная администраторша хотела еще что-то спросить, но тут неожиданно подал голос странный гость:

– Тут тебе, девуля, не волки пердят, а люди говорят! – гаркнул девяностодевятилетний старик так, что хрустальные люстры в фойе испуганно звякнули. – Ключи от хаты давай!..

Не прошло и часа, как вся белорусская диаспора узнала, что в «Москву» заселился Василий Исакович Талаш. Тот самый, который стал прообразом Деда Талаша в знаменитой партизанской повести Якуба Коласа «Трясина».

Для литературно-художественного бомонда БССР эта новость была сопоставимой разве что с бомбежкой отеля «Москва» сотней «юнкерсов». Потому как все прекрасно понимали, чего от полесского дедушки можно ждать.

Народный поэт Якуб Колас сразу припомнил, как Василий Исакович нагло вымогал из него часть гонораров за «Трясину» – мол, автор без разрешений использовал мой светлый образ. Детский писатель, а по совместительству и председатель правления Союза Писателей БССР, Михась Лыньков еще не забыл про кляузы, которые Дед Талаш строчил лично ему – мол, автор «Трясины» преступно сфальсифицировал мои партизанские геройства, потому что на самом деле я в одном бою уничтожил не троих белополяков, как тот брехливый песняр написал, а целых пять. Певица Лариса Александровская до сих пор помнила, как на одном правительственном концерте зловредный дед заорал на весь Оперный театр, тыча пальцем на ее декольте – «у тебя, доченька, платье порвалось!» Прозаику Кузьме Черному тоже было что добавить, однако восемь месяцев, проведенных им в минской тюрьме НКВД, приучили его никогда и никакие воспоминания не озвучивать.