Андрей Дудко - Наша фабрика

– Я уже покушал, – сказал он. – Не стесняйтесь.

– Тарелка супа – это покушал? – фыркнул кто-то, скрытый кассовым аппаратом. – Это ничто.

– Жарко, – отмахнулся водитель.

– А кто это такой там прячется? – шаловливо спросила Дурович.

– Это я, – выглянула курчавая, как губка, голова в колпаке. – Заведующая закусочной. Буду вас обслуживать.

– Вот, пожалуйста, и обслужите. Хотим наесться досыта!

– Ой, как хорошо! Ой, как правильно!

Заведующая выкатилась из кассы и скрылась на кухне. Оттуда послышался лязг. Дышло зашла в туалет, чтобы освежиться водой, и когда вышла, места уже были заняты. Оставался последний стул, в середине стола, у стены. Чтобы сесть, ей пришлось смять людей в проходе.

Вскоре заведующая обносила экскурсию закусками. Сидящая возле поэтессы Грибнюк брала себе по две тарелки.

– Вот умница моя, – радовалась заведующая. – Вот молодчинка. Если бы только все так хорошо кушали.

Грибнюк молола пищу, источая в кормилицу благодарные взгляды. Водителю стало еще жарче возле горячих кушаний, и он вышел курить.

– Не могу нарадоваться, – говорила заведующая, любуясь пропаданием еды во ртах. – Ах, вы мои детки. Всех накормлю.

Грибнюк спросила еще.

– Лучше всех кушаешь, моя хорошая. Спасибо тебе.

Заведующая поцеловала любимицу в темя.

– Я бы не сказала, что так уж все и вкусно, – ответила пополневшая Грибнюк. – Но с голодухи можно.

Заведующая осторожно вынесла гигантское блюдо с жареной говядиной. Говядина громоздилась неправильной пирамидкой и спускала на пол капли бурого сока. Волокна ее были раскрыты и пышны.

– Это за мой счет, – сказала заведующая. – Лучшей посетительнице.

Грибнюк недоверчиво смотрела на дар.

– Во мне борьба, – сказала она. – С одной стороны, я уже наелась, а с другой, не хочется отказывать.

– Не отказывай, дорогая, – заведующая поставила блюдо перед ней.

Грибнюк положила кусок в изнемогший рот.

– Кто же так говядину-то жарит, – проворчала она. – Столько мяса испортили.

И съела второй кусок. Затем еще один. Все экскурсанты пристально смотрели на немыслимый подвиг. Дышло была буквально заворожена своей подругой.

– Чего смотришь, – промычала Грибнюк. – От ответственности не уйдешь. Доставай инструменты.

Не дают расслабиться, подумала Дышло, положа на стол блокнот и ручку.

– Начинай, – сказали ей.

Она откинулась на спинке стула. Поевшая, свежая. Был удивительный день, столько нового принесший. Дышло думала о своем неумении писать. О стертых приемах, которыми она пользуется.

Вдруг всплыл стих. Поэтесса записала и прочитала его публике.

– Ничего, – чавкнула Грибнюк. – Только надо не “спускающейся”, а “спущенной”.

– Скорее “сброшенной”, – сказала Дуванчик.

– А у меня к этой строчке претензий нет, – говорила Бенько. – Меня, скорее, не устраивает “вздорные гномы”. Мне кажется, эти гномы должны быть важными.

– И почему это? – всколыхнулась бухгалтер Рубан. – Вовсе не должны.

Дышло рожала дальше.

– Все хорошо, кроме одной неясности… – начала разбирать стих Бенько, но Дышло не могла остановиться.

– Это что, про сегодняшний лес, что ли? – догадалась Дуванчик.

Перед всеми повис один образ: вбираемое в окно шоссе, густой лес, обнимающий кругозор.

Стих развивался.

– Еще не то, – сказала Бенько, – продолжай.

– Дальше.

Дальше Дышло хотела повернуть на икону. Надо как-то подобраться к задаче. Направить появляющиеся строчки на объект.

– Не могу, – сказала она. – Не про то пишется. Теперь надо про икону.

– Встань, походи, – посоветовали ей. – Поприседай.

Она вышла из-за стола и начала приседать, перебирая образовывающиеся стихи. Хрустели колени, трещали забитые мясом зубы Грибнюк. Вернулся водитель. Заведующая собирала посуду.