Андрей Дудко - Наша фабрика

– Прекрасно! – говорили ей после каждого прочтения. – Все именно так, как мы сами и подумали!

– Ура! – хлопали дети, рассеянные после долгого умственного напряжения.

Пескоструйщица Дуванчик лично подошла и сплюснула талантливую руку стихотворца.

Вдруг обласканная поэзией церковь стала легкой и прозрачной. Странное чувство порядка посетило поэтессу, видящую это. И стриженые кожистые растения на пузыристой земле, и расчесанные поля, и спрессованные дороги – все вокруг жило порядком. Церкви, молебны, труд, простая человеческая жизнь. Ее стихи. Поэтесса вернулась в автобус, пребывая в легком смятении.

В автобусе было жарко, поэтому запустили ветер. Воздух грубо бил по лицам и срывал занавески. Проезжали бесподобные места: убегающие от дороги, заплывшие квадратами растущей пищи скромные деревеньки, вылинявшие луга, придавленные массивным светом из шара в небе, просторные, отрешенные сказочные леса. Природа пьянила Дышло своей абсолютной красотой, хотелось остановиться и выйти на каждой следующей полянке. Казалось: вот они, силы! Все получится! Черные иглы старых стволов, лежащие на молодых деревцах! Птицы, чешущие клювом вспотевшие мышки! Ручьи, сгноившие мох! Облака, нежные, набитые дождем белые массы! За всем не уследить! Сколько всего! Сколько цветов, травинок и жучков, сколько криков и песен! И все размыто, все пропадает за автобусом! А впереди, сколько еще впереди! Вон дорога, дрожа, заходит за холмистую петлю горизонта! Так далеко! А за ней! Сколько еще за ней!?

– Неужели я так давно не была на природе? – думала Дышло. – И все забыла?

И вправду не была и забыла. Ехали двадцать минут, а растворенная в окне поэтесса ощутила лишь одно мгновение, лишь одну пронесшуюся мысль. Некоторые пассажиры успели заснуть, и влетевшая в автобус пчела страшно их перепугала. Ударенная незадачливым насекомым Грибнюк спросонья стала, как всегда, надо всем посмеиваться глухим шепотом и оторвала поэтессу от красоты. Дышло повернулась к приятельнице и увидела перед собой нечеловеческий пучеглазый студень из лица, который прыскал смехом и создавал гримасы. Поэтесса была слишком озадачена и не могла воспринять ни одного слова, лишь по привычке смеясь, когда смеялся студень.

Остановились возле ворот, ведущих в лес. Вокруг них велась торговля религиозными атрибутами. В лесу находился известный чудотворный источник.

– В летописи зафиксированы, – вещала зевающая после сна Дурович, – сотни чудес святого источника. Верующие больные выздоравливали от тяжелых, и даже неизлечимых заболеваний. Врачи опускали руки, – добавила она возмущенно, – но источник всегда выручал истинно набожного человека!

После такой рекламы заварился ажиотаж. Несмотря на то, что экскурсанты были здоровые, они переоделись в купальники и выстроились возле купели. В маленьком бассейне отмокал худенький бородатый мужичок. Женщины по очереди к нему ныряли, и он каждую молчаливо истачивал взглядом. На выходе они крестились и восторгались купанием.

Втянув живот, Дышло прыгнула в купель, и мужичок взвился в поднявшейся волне.

– Ой, простите, – сказала поэтесса, суча под водой руками и ногами.

Он не ответил, продолжая угрюмо мучить глазами ее наготу. Времени было мало, и Дышло постаралась сосредоточиться на ощущениях, но в ванне сидел мудрец, над головой нависала очередь, – чувства проходили мимо. Поэтесса запомнила только, что вода была очень чистой и холодной. Она снова втянула живот, выбралась из купели и сказала:

– Очень чистая и холодная вода.

Завернулась в полотенце, поднялась на холм и оттуда огляделась. Очередь тучных тел лежала в лесу сморщенным червем и медленно всасывалась в церковку купели. Вдаль убегала ЛЭП, широкой просекой распарывая чащу. На холме было хорошо и одиноко. Дышло вытащила из сумки блокнот и настроилась на стихотворение.

Рука по привычке снимала экспромт, так же, как многократно делала это раньше, но Дышло впервые почувствовала сопротивление рождающимся словам. После каждой строчки она медлила, гадая, что же идет не так. Стихотворение выходило легковесным и глуповатым. Поэтесса задумывалась о том, что надо бы зачеркнуть плохие стихи, но рука все равно продолжала писать, потому что раньше никогда не исправляла написанное.