Мартин Эмис: Зона интересов

– Я умею хранить секреты. Когда хочу.

– Это хорошо. Дело в том, – сказал я, принимаясь врать напропалую, – дело в том, что меня очень интересует внутреннее убранство домов – их меблировка, общий рисунок. Вы ведь понимаете, почему мне не хочется, чтобы это стало известным. Увлечение не очень мужское.

– Нет, полагаю, не очень.

– Мраморные подоконники – это была ваша идея?

Замысел мой состоял в том, чтобы увлечь ее, заставить двигаться. И теперь Ханна Долль говорила, жестикулировала, переходила от окна к окну, а я получил возможность получше ее разглядеть. Да, эту женщину создавали с колоссальным размахом: в ней прочитывалась мощная гармония различных эстетических начал. А голова Ханны – с широким ртом, крепкими зубами и челюстями, гладкими (завершающая деталь) щеками – напоминала булаву, но соразмерную, расширявшуюся кверху. Я спросил:

– А застекленная веранда?

– Ну, либо такая, либо…

В незакрытую дверь вошла Гумилия с подносом, на котором стоял каменный кувшин и две тарелки с печеньями и пирожными.

– Спасибо, Гумилия, дорогая.

Когда мы снова остались одни, я мягко спросил:

– Ваша служанка, госпожа Долль. Она случайно не из Свидетелей? [4] Подразумеваются Свидетели Иеговы.

Ханна молчала, пока некие домашние звуки, мной не уловленные, не затихли, позволив ей ответить – не шепотом, но близко к тому:

– Из них. Я их не понимаю. У нее лицо благочестивой женщины, вы не находите?

– Да, и весьма. – Лицо Гумилии было нарочито неопределенным – и в отношении пола, и в отношении возраста (негармоничное сочетание мужского и женского начал, молодости и старости), и при этом немного ниже густой челки ее смахивавших на кресс-салат волос светилась редкостная уверенность в своей правоте. – Тут все дело в очках без оправы.

– Сколько лет вы бы ей дали?

– Э-э… тридцать пять?

– Пятьдесят. Я думаю, она выглядит так потому, что считает себя бессмертной.

– Ну что же, наверное, это сильно ее утешает.

– И ведь все так просто. – Ханна, склонясь над подносом, разлила лимонад, и мы присели – она на стеганую софу, я в деревенское деревянное кресло. – От нее требуется лишь подписать документ. И она получит свободу.

– Всего лишь «отречься», как они выражаются.

– Да, но знаете… Гумилия так предана моим девочкам. А ведь у нее и свой ребенок есть. Мальчик двенадцати лет. Взятый государством на попечение. Подписав стандартный формуляр, она могла бы поехать и забрать его. Но она этого не делает. Не хочет.

– Любопытно, не правда ли? Я слышал, что им полагается любить страдание. – Я вспомнил рассказ Бориса о Свидетеле у палочного столба [5] По прибытии в концентрационный лагерь каждый Свидетель Иеговы получал 25 ударов палкой. , но решил, что потчевать им Ханну не стоит, – Свидетель просил, чтобы его били подольше. – Страдание подтверждает их веру.

– Представляю себе.

– Им это по душе.

Время шло к семи, озарявший гостиную розоватый свет внезапно потускнел… Я одержал немало удивительных, ошеломительных даже побед именно в этот час, когда сумерки, еще не разогнанные светом ламп или люстр, будто даруют нам некое неуловимое дозволение – напоминают о странных, словно причудившихся во сне возможностях. Получил бы я настоящий отпор, если бы мирно присоединился к ней на софе и, промурлыкав какие-то комплименты, взял Ханну за руку, а после (тут все зависит от того, как дело пойдет) нежно провел губами по основанию ее шеи? Получил бы?

– Мой муж… – сказала она – и смолкла, словно прислушиваясь к чему-то.

Слова эти повисли в воздухе, и на миг напоминание о муже покоробило меня – тем более что ее муж был Комендантом. Впрочем, я постарался сохранить вид и серьезный, и уважительный. Она продолжила:

– Муж считает, что мы можем многому у них научиться.

– У Свидетелей? Чему же?

– Ну, знаете, – равнодушно, почти сонно ответила она, – силе веры. Непоколебимой веры.

– Достойному рвению.

– Которым все мы должны обладать, не правда ли?

Я откинулся на спинку кресла и сказал:

– Понять, почему вашему мужу нравится их фанатизм, нетрудно. А как насчет их пацифизма?

– Вот это нет. Естественно. – И тем же оцепенелым голосом Ханна добавила: – Гумилия отказывается чистить его мундир. И сапоги. Ему это не нравится.

– Да уж. Не нравится, пари готов держать.

Я понял наконец, насколько вызванный ею дух Коменданта понизил тональность нашего весьма многообещающего и даже умеренно чарующего разговора. И потому, легко хлопнув ладонью о ладонь, сказал: