Мари-Бернадетт Дюпюи: Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

– Ты слишком легко впадаешь в гнев, Гуго, – прозвучал еще один упрек. – Куда ты запропастился? Вчера я ждал тебя на ужин.

– Засиделся допоздна со счетами. На винном складе у меня есть кабинет, а в кабинете – кушетка, так что можно и переночевать. Там мне спокойнее, чем в замке, этой древней руине, населенной фантомами!

– Понимаю…

– Последние пару месяцев я совсем забросил дела на виноградниках, точнее, перепоручил их управляющему и работникам. И вот решил узнать, какие у нас планы на сентябрь, будет ли хорошим урожай.

Доктор дружески потрепал Лароша, который был выше его ростом, по плечу. Фоше был коренастый и упитанный, Ларош – худой и долговязый.

– Гуго, надо всегда надеяться на лучшее! Я рад, что у тебя объявился сын, тем более такой – и вежливый, и разумный, и обходительный. Мое скромное мнение – он будет тебе хорошим помощником. И прости, что напрасно тебя подозревал! Жюстен подтвердил твою версию событий. Слава Богу, пуля не задела жизненно важные органы. И, привезя этого мальчика ко мне, ты его спас.

– Нет, спас его ты, Леон! Дорогой мой, я многим тебе обязан. Спасибо!

Они обменялись долгим рукопожатием, глядя в глаза друг другу. Ларош никак не мог поверить, что в очередной раз избежит справедливой кары. Он схватил со стола чашку и ломтик булки.

– Умираю с голоду, – сказал он.

– Корнелия принесет еще, если нужно. А мне пора, у меня несколько визитов за городом. Запрягу свою лошадку – и в путь! Жюстен тебя ждет.

Жюстен узнал голос Лароша, звучный и сварливый, еще когда тот хамил сиделке. Встречи с бывшим хозяином он опасался, хотя, с другой стороны, ему было что сказать Ларошу.

– Ну вот, повязка совсем чистая! Рана заживает, – приговаривала Корнелия, но, вопреки обыкновению, не улыбалась. – Принести еще одну подушку?

– Мне и так удобно, мадам! Можно сколько угодно любоваться садом, и в особенности тем деревом с белыми цветками. Кажется, это магнолия?

– Да. Ее посадил отец доктора, мне рассказывала мадам Фоше. Запах у магнолий чудесный, днем я вам сорву цветочек и поставлю в вазу тут, на прикроватном столике. И не думайте, что это я на вас сержусь! Ваш отец – грубиян, но мне повезло, потому что ухаживаю я не за ним. Вы очень милый юноша.

– Не обращайте на него внимания, мадам. Я вас просто обожаю!

– Век бы вас слушала! Наверняка вы уродились в матушку. Говорят, что сыновья больше похожи на мать, дочки – на отцов. Но что-то я заболталась, пора к плите! Сегодня на обед у вас будет тушеное мясо с картофельным пюре. И можете называть меня Корнелия!

– Спасибо, мадам Корнелия!

Жюстен сердечно улыбнулся своей сиделке, хотя на душе у него скребли кошки. У него было время подумать о тех, кто его породил. Что до Мадлен Кинтар, то, сколько бы он ни пытался вычеркнуть ее из памяти, забыть побои ремнем, брань, грязный матрас на чердаке и хлебные корки, которыми его кормили, не получалось. Он так глубоко задумался, что заметил Гуго Лароша, только когда тот переступил порог.

– Ну, здравствуй, Жюстен! Если ты плохо себя чувствуешь, я могу прийти позже.

– Входите!

Ларошу вдруг стало не по себе, однако он все же подошел к кровати. И даже присел на стул рядом.

– Как ты? Сильно болит?

– Меня очень хорошо лечат. Рана болит, но уже терпимо. Я больше не хочу пить опийную настойку.

– Мужества тебе не занимать… Жюстен, я должен извиниться за свою непростительную выходку. И поблагодарить тебя, что утаил это от врача. Я был пьян, мой мальчик, пьян в стельку. Сам не знаю, какой черт меня дернул выстрелить.

Ларош старательно понижал голос и часто поглядывал на открытую дверь – не идет ли кто по коридору.

– Ба! Наши семейные дела! – попытался оправдаться он. – И никого, кроме нас, это не касается. Правда, Жюстен?

– А что Мариетта? И ваш новый конюх?

– Эти ничего не расскажут. Коля думает, что произошел несчастный случай. А Мариетте я предложил крупную сумму. Ее муж Бертран – жуткий скряга. Так что ей теперь не придется ходить в замок на подработку. Бертран с Коля – родные братья.

– А как она объяснит Бертрану, откуда деньги?

– Это не мое дело, что-нибудь придумает. Скажи, ты точно хочешь вернуться на службу после выздоровления? У меня есть что тебе предложить.

– Я уеду, как только доктор меня отпустит. Вы, мсье, вызываете у меня отвращение. Более того, я бы обрадовался, если бы вас упекли в тюрьму. Только я никогда ни на кого не доносил – ни на мать, ни на сослуживцев, когда те уходили в самоволку. Донести на вас, моего отца? Я не смог. И до сих пор спрашиваю себя почему. Положился на Бога: только он вправе вас судить.