Мари-Бернадетт Дюпюи - Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

– Мне кусок в горло не полезет, пока не узнаю, что с Ричардом. Где его носит? Не мог же он уехать, не попрощавшись!

– Скажу больше: очень дурно с его стороны было вот так взять и уйти от тебя в больнице! – буркнула подруга.

– Может, сел на поезд, как грозился, и сейчас уже в Шаранте? Если он все расскажет дяде Пьеру и дедушке Туану, вместе они могут совершить непоправимое.

– Этого еще не хватало! Господь с тобой, Элизабет, ты меня пугаешь.

Женщины обменялись встревоженными взглядами. Запах гари вернул Бонни к реальности.

– Ну вот, мои говяжьи медальоны [6] Округлые кусочки говяжьей голяшки с костью, толщиной 4–5 см. сгорели! – всполошилась она и бросилась в кухню.

Элизабет посеменила за ней. Живот у нее все еще побаливал, но она этому только радовалась. Бонни жалобно причитала над дымящей чугунной сковородой:

– Вот беда! После всех этих тревог у меня ничего в голове не держится!

– Бонни, это такие мелочи! Лучше поговорим о другом. У вас уже был разговор с дядей Жаном?

– Да, вчера вечером.

– И как он отреагировал?

– Конечно разозлился, разволновался. И ночью я слышала, как он ворочается тут, в кухне, на своей постели. Я не выдержала и пришла к нему. Как могла, утешала. Мало-помалу он успокоился. Не бойся, Жан и словом не обмолвится о том, что с тобой случилось. Как ты хочешь, так и будет.

– Вот и хорошо! Спасибо, Бонни. Погоди-ка, кто-то поднимается по лестнице! Только бы это был Ричард!

Обе навострили ушки, затаили дыхание, но шаги оборвались не на их площадке, а этажом выше.

– Соседи, – вздохнула Элизабет. – Господи, где же Ричард?

Этим вопросом молодая женщина задавалась еще долго, до самых сумерек. Лежа в кровати, она время от времени целовала свое помолвочное кольцо. И ждала, ждала, ждала…

– Я же его люблю, люблю по-настоящему! – шептала она. – И я его лишилась, как когда-то родителей, а потом – Жюстена.

Впервые за много месяцев Элизабет осмелилась вспомнить об этом юноше, замковом конюхе. Он уехал из дому, узнав, что мать, прислуга в доме Ларошей, зачала его от хозяина, то есть он, Жюстен, – побочный сын помещика, плод адюльтера, случившегося в чердачной каморке, каких в замке было множество.

Белокурые волосы, нежный взгляд черных глаз, ласковая улыбка, делавшая его совершенно неотразимым… Элизабет быстро достала из-под подушки маленького оловянного солдатика.

– Я берегла тебя все эти годы, – проговорила она.

За это время игрушка, солдат с барабаном, сильно потускнела, краски стерлись.

– Жюстен сказал, ты будешь меня защищать. Только ничего у тебя не получилось…

Внезапно Элизабет снова стало очень грустно, и она закрыла глаза. Когда-то она была влюблена в Жюстена и он ее тоже обожал.

– Разве мог ты перебороть судьбу? – продолжала она едва слышным шепотом. – И нам с Жюстеном пришлось расстаться. Не могла же я выйти за сводного брата собственной матери! Грустная ирония судьбы!

Она невольно затаила дыхание – на лестничной площадке разговаривали мужчины! Еще мгновение – и радостно, с облегчением вскрикнула Бонни, а потом и позвала ее:

– Элизабет! Они пришли! Жан привел Ричарда!

Молодая женщина встала, дрожа от радости. В комнате было сумрачно, и когда дверь распахнулась, в просвете вырисовался силуэт ее суженого.

– Лисбет, прости! Прости, милая! Я повел себя как дурак.

Он протянул к ней руки, и Элизабет бросилась к нему на шею. Они порывисто обнялись, не замечая ничего и никого вокруг.

Несколько минут спустя Бонни вернула их с небес на землю, пригласив всех к столу.

– Если тебе не трудно, принеси еду сюда на подносе, – попросила Элизабет. – Нам надо побыть вдвоем.

– Воркуйте, голубки! А я пока покормлю своего Жана, – шутливо отозвалась Бонни.

– Жан намного терпеливей и покладистей меня, – признал Ричард.

– Святая правда! Он принял мои условия, и мы поженимся уже в Нью-Йорке. Когда люди любят друг друга, время значения не имеет.

С этими словами Бонни вышла и закрыла за собой дверь. Элизабет зажгла керосиновую лампу, своим золотистым светом озарившую скромную обстановку комнаты.

– Где ты все это время был, Ричард? – спросила она наконец, присаживаясь на край кровати. – Я дома с самого утра, но весь вчерашний день в больнице я ждала, что ты вернешься. Понимаешь ли ты, как мне было тревожно? Я перебрала тысячу вариантов, один страшнее другого.

Американец уселся в единственное в комнате кресло, лицом к ней. Элизабет отметила про себя, что бежевый льняной костюм сильно измят, внизу штанин – пятна грязи. Ворот белой рубашки был расстегнут.