Хуан Васкес - Звук падающих вещей

– Как раз в семидесятом, – ответил я. – Точно.

– Уверены?

– Еще бы.

– Не в семьдесят первом?

– Нет, в семидесятом.

– Ну вот. Тогда много всего произошло. И в последующие годы тоже, конечно, но особенно тогда. Тот год изменил всю нашу жизнь. Я позволил им разлучить нас, но важно не это, Яммара, слушайте меня внимательно, важно не это, а то, что произойдет сейчас. Елена приедет, и вот что я сделаю: я все починю. Это ведь нетрудно, правда? Вы же знаете тех, кому удавалось все поправить на полдороге? Таких много, верно? Что ж, я и собираюсь это сделать. Вряд ли это так уж трудно.

Вот что сказал мне Рикардо Лаверде. Когда мы добрались до его улицы, вокруг стало безлюдно, и, сами не заметив, мы пошли посередине дороги. Запряженная изможденным мулом тележка с ворохом старых газет проехала мимо, и человеку, который держал поводья (ими служили завязанные узлами веревки), пришлось присвистнуть, чтобы не наехать на нас.

Я помню запах дерьма, хотя и не помню, чтобы животное опорожнилось в тот самый момент, а еще – взгляд ребенка, который сидел сзади на деревянных досках тележки и болтал ногами. А потом я протянул руку, чтобы попрощаться с Лаверде, но она повисла в воздухе, немного напоминая руку с голубями на фотографии, сделанной на площади Боливара, потому что Лаверде повернулся ко мне спиной и, отпирая ворота допотопным ключом, сказал:

– Только не говорите мне, что вы уходите. Заходите и давайте по последнему глоточку, молодой человек, раз уж мы так славно поговорили.

– Но мне пора, Рикардо.

– Пора бывает только умирать, – сказал он немного неуклюже. – Один глоток, не больше, клянусь. Раз уж вы заплатили за билет в это богом забытое место.

Мы стояли напротив старого одноэтажного дома колониальных времен, не из тех, о каких заботятся как о культурном или историческом достоянии, но обветшалого и грустного, одного из тех владений, которые передаются по наследству из поколения в поколение, по мере того, как семья беднеет, пока дело не доходит до последнего в роду, и он продает дом, чтобы выбраться из долгов, или сдает внаем приюту для престарелых или борделю. Лаверде стоял на пороге в том шатком равновесии, которое удается установить только крепко выпившему, и одной ногой придерживал дверь открытой. За ним виднелся коридор с полом, выложенным кирпичом, а затем патио, самое маленькое, какое я когда-либо видел. В центре патио не было традиционного фонтана, вместо него висели веревки для сушки белья, а побеленные стены коридора украшали календари с обнаженными женщинами.

Я бывал раньше в похожих домах и попытался угадать, куда ведет темный коридор: представил комнаты с зелеными деревянными дверями, которые запираются на висячий замок, как сарай; наверное, в одном из таких съемных «сараев» размером три на два метра и жил Рикардо Лаверде. Но было уже поздно, мне предстояло еще сделать конспект лекций на завтра (требование невыносимой университетской бюрократии, у которой не бывает передышек), да и возвращаться по этому району в поздний час значило искушать судьбу.

Лаверде был пьян и готов откровенничать, чего я от него никак не ожидал, и тут я понял, что одно дело поинтересоваться, какие самолеты он пилотировал, но совсем другое – оказаться в его крошечной комнатке и слушать, как он будет плакать о потерянной любви.

Мне никогда не удавалось легко сходиться с людьми, тем более мужчинами. Все, что Лаверде собирался мне рассказать, подумал я тогда, он мог бы рассказать и на следующий день, на улице или в каком-нибудь публичном месте, без панибратства и слез на моем плече, не требуя от меня легкомысленной мужской солидарности. Завтра миру не конец, думал я. И Лаверде свою биографию не забудет. Поэтому сам не слишком удивился, когда сказал:

– Послушайте, Рикардо. Давайте в следующий раз.

Он задумался на мгновение. И произнес:

– Ладно.

Если он и был разочарован, то этого не показал. Повернувшись ко мне спиной и закрывая за собой дверь, буркнул:

– Как-нибудь в другой раз.

Конечно, если бы я знал тогда все, что знаю сейчас, если бы мог предвидеть, как Рикардо Лаверде изменит мою жизнь, я бы дважды подумал. С тех пор я часто спрашивал себя, что бы произошло, если бы я принял его приглашение, что рассказал бы мне Лаверде, если бы я зашел к нему пропустить последний стаканчик, который никогда не бывает последним, как бы это изменило все, что произошло дальше. Но что толку в этих вопросах. И нет навязчивой идеи опаснее, чем гадать и строить предположения о дорогах, которые мы не выбирали.