Маргерит Дюрас - Вице-консул

– Очень близкий. Круги узки в Индии, вот в чем секрет.

И смеется. Чарльз Россетт подается к нему, увлекает его к бару. Кажется, вице-консул следует за ним через силу.

– Идемте, – зовет его Чарльз Россетт, – уверяю вас, что здесь… Чего вы боитесь?

Вице-консул оглядывается на восьмиугольный зал, продолжая улыбаться. Мотив «Indiana’s Song» терзает память свершившимся – потаенным, сумрачным, гадким.

– Нет, ничего, я теперь ничем не рискую, знаю… Я жду только этого назначения, ничего больше. Дело, конечно, затянулось, трудно это… Мне труднее, чем кому-либо, показать себя на высоте… – опять смех, – моей миссии, но и только.

Вице-консул смеется, опускает глаза, направляясь к бару. Забыть женский велосипед у пустых теннисных кортов – или бежать. А ведь не столько взгляд, думает Чарльз Россетт, сколько голос. Посол сказал Чарльзу Россетту: люди инстинктивно сторонятся… этот человек внушает страх… но до чего одинок, поболтайте с ним хоть немного.

– Бомбей вам понравится, все говорят.

– То есть коль скоро в Калькутте меня не оставят, то почему бы не Бомбей?

– Бомбей не так перенаселен, климат там лучше, и близость моря – это немаловажно.

– Наверно. – Он смотрит на Чарльза Россетта. – Вы приспособитесь к здешней жизни, не думаю, что с вами здесь может случиться несчастье.

Чарльз Россетт смеется. Говорит: что ж, спасибо.

– Я начинаю видеть, – продолжает вице-консул, – тех, с кем может, отличать их от других. С вами – нет.

Чарльз Россетт еще пытается рассмеяться.

Вице-консул из Лахора смотрит на проходящую Анну-Марию Стреттер.

Чарльз Россетт не обращает особого внимания на его взгляд. Он переводит разговор в шутливый тон.

– В вашем досье сказано – извините, что говорю вам об этом, – сказано, что вы тяжелый человек, – выпаливает Чарльз Россетт, – вы знали?

– Я не просил ознакомления с моим досье. Мне казалось, там фигурировало слово «неуравновешенный», разве нет?

– Ну, я, по правде сказать, ничего в точности не знаю… – Он все еще пытается улыбнуться. – Это глупо… «тяжелый»… ничего не значащее слово.

– Что говорят люди? Худшее для них – что?

– Лахор.

– Лахор… это настолько мерзко, что люди не видят ничего хоть сколько-нибудь сопоставимого?

– Трудно удержаться… извините, что говорю вам это, но Лахор не понять, как ни поверни.

– Это правда, – кивает вице-консул.

Он отходит от Чарльза Россетта и возвращается на прежнее место у колоннады, обвитой кружевным папоротником. Стоит там, в центре всеобщего внимания.

Но всеобщее внимание начинает рассеиваться.

Она прошла совсем близко, и на этот раз он на нее не посмотрел. Поразительно.

Только теперь Чарльз Россетт вспомнил, что иногда ранним утром мадам Стреттер каталась на велосипеде в садах посольства. И если в последнее время ее не видно за этим занятием, то, наверно, лишь потому, что она не садится на велосипед в пору летнего муссона.

Половина первого ночи.

Под чахлым кустом на берегу Ганга она просыпается, потягивается и видит перед собой большой освещенный дом: еда. Она встает, улыбается. Сегодня она не будет плавать в Ганге, а пойдет к этим огням. Другие блаженные Калькутты уже там. Спят вповалку у калитки, дожидаясь раздачи объедков, – это бывает, когда уберут подносы, поздно ночью.

Вице-консул вдруг подходит к молодой женщине, которая стояла в восьмиугольном зале одна и смотрела на танцующих.

Она принимает его приглашение на танец – ее поспешность выдает замешательство и волнение. Они танцуют.

– Смотрите, он пошел танцевать, он танцует как все, вполне прилично.

– Может ведь, в конце концов, не думать об этом.

– Не думать, верно, но это нелегко, а почему бы, собственно, ему не думать? О чем еще думать на его месте?

Анна-Мария Стреттер идет к буфету, где Чарльз Россетт теперь стоит один. Приветливо улыбается ему. Вот: он не может не пригласить ее на танец.

Это в первый раз. Вокруг шепчутся: это в первый раз, понравится ли он ей?

Чарльз Россетт и Анна-Мария Стреттер виделись всего однажды, две недели назад, в посольстве на приеме в узком кругу по случаю его приезда, в элегантном будуаре, где она принимает вновь прибывших. Вице-консул Франции тоже был, как и сегодня, приглашен. Ему помнится диван, обитый розовым кретоном, на котором сидит она. Ее взгляд удивителен. Застывшая поза на диване тоже.

Прием продлился час. Рядом с ней дочери. Она не встает с дивана, сидит прямо, в белом платье, бледная под калькуттским загаром, как все люди белой расы. Три пары глаз внимательно смотрят на двух вновь прибывших. Жан-Марк де Н. молчит. Вопросы задают ему, Чарльзу Россетту, а тому, другому, ни одного. Ни слова не сказано ни о Калькутте, ни о Лахоре. Вице-консула игнорируют, и он с этим мирится. Стоит и молчит. Да и вообще об Индии. Об Индии, как и о нем, не сказано ни слова. Тогда Чарльз Россетт еще не знал о случившемся в Лахоре.