Амели Нотомб - Биография голода. Любовный саботаж

При ближайшем рассмотрении я заметила в каталоге еще одну интересную деталь. Повсюду в первобытном искусстве Океании присутствует тема ямса, это что-то вроде тамошней картошки, предмет настоящего культа. Ничего смешного, наши доисторические предки тоже рисовали пищу. Впрочем, незачем так далеко ходить: чуть ли не все натюрморты состоят из съестного.

Мне возразят: «Но не из картошки же!» Что ж, скажу я в ответ, у каждого свои деликатесы. В художественном изображении пищи есть одна-единственная закономерность: художник (скульптор и т. д.) всегда выбирает не обыденные, а самые редкие кушанья. Так, хотя ученые доказали, что люди культуры Ласко [3] питались исключительно олениной, ни одного оленя на расписных стенах пещеры не найдется.

Вот она, вечная неблагодарность рода людского, предпочитающего воспевать не хлеб насущный, которому он обязан жизнью, а омаров и ортоланов.

Так что, если жители Океании упорно изображают ямс, значит, для них это деликатес, значит, выращивание этих клубней стоит им большого труда. Будь у нас картошка редкостью, снобы лакомились бы картофельным пюре.

Но в каталоге не было ямса с Вануату, как, впрочем, и ни одного изображения какой-нибудь другой снеди. Видимо, пища не является там чем-то вожделенным. А почему?

Еще одно небольшое наблюдение: ямс и другие съедобные вещи чаще всего изображали обитатели Новой Гвинеи. И, на мой взгляд, именно здесь искусство отличалось особой яркостью, богатством и оригинальностью, причем это касалось не только «пищевой» тематики, но и других, куда более замысловатых произведений. Выводы напрашиваются сами собой: во-первых, у художников был пустой живот, во-вторых, это подхлестывало их воображение.

Наконец волею судьбы мне довелось повстречать троих уроженцев Вануату. Прежде всего меня поразила их внешность: все трое походили на баобабы.

Не только комплекцией и пышной шевелюрой, но, я бы сказала, еще и выражением огромных сонных глаз. Тут нет никакого уничижительного оттенка: сонливость не порок.

Мы сидели за общим столом. Другие гости ели с видимым удовольствием, исправно орудуя вилкой.

Эти же трое едва притрагивались к пище – не как аскеты, а как плотно отобедавшие, сытые по горло люди. Кто-то спросил: может, им не нравится угощение?

– Нет-нет, все очень вкусно, – ответил один из островитян.

– Тогда почему же вы не едите?

– Нам не хочется, – последовал явно правдивый ответ.

Все, кроме меня, тем и удовольствовались, я же продолжала допытываться:

– А почему это вам не хочется?

Островитяне не обязаны были пускаться в объяснения. Но мое любопытство не показалось им бестактным, и тот, что, похоже, отвечал за всех, медленно, будто и правда наелся до отвала и к тому же не привык утруждаться, заговорил:

– На Вануату полно всякой пищи. Нам никогда не приходилось добывать ее. Протянешь руку – упадет кокос, протянешь другую – гроздь бананов. Зайдешь в море искупаться – тут так и кишат устрицы, крабы, вкуснейшая рыба, лови не хочу! Забредешь в лес – птиц видимо-невидимо. Поневоле сделаешь им одолжение, возьмешь из гнезда парочку лишних яиц или свернешь шею какому-нибудь пернатому – улетать они и не думают. Дикие свиньи тоже переедают, а потом не знают, как избавиться от молока, – умоляют помочь им, орут и орут, пока не придешь, так уж и быть, не подоишь.

Он помолчал и прибавил:

– Просто ужасно. – Потом вздохнул и заключил: – И так все время.

Отсутствие чувства голода – это целая проблема, которой никто никогда не занимался.

И мало шансов, чтобы она кого-нибудь взволновала. Население Вануату в этом смысле похоже на заброшенных, никому не нужных сирот – их беда касается только их самих.

На Вануату едят без аппетита. Едят для приличия – чтобы не обидеть природу, единственную хозяйку дома, в котором обитают люди. Она взяла на себя все заботы: рыбу, например, достаточно положить на раскаленный солнцем камень, и все. Получаешь дивное кушанье, пальцем о палец не ударив. Хочется сказать: «Я так не играю!»