Чак Паланик - Обреченные

– Это за мной, да? Меня отвезут в рай, как ты обещала, да?

Водительская дверь распахивается, и выходит шофер в форменной одежде. Сначала появляются копытообразные туфли, затем перчатки – блестящие, кожаные и фуражка с козырьком – она прикрывает два костистых бугорка, торчащих из-под нечесаных волос. Он встает и поправляет зеркальные очки. В руках – пачка страниц, скрепленных в углу, как сценарий. Он поднимает эти листы и зачитывает:

– «У Мэдисон закружилась голова от страха и растерянности».

Так и есть, милый твиттерянин, закружилась. От страха и растерянности.

– «Ее большие мясистые колени дрожали, ноги подкашивались от страха», – читает он, будто диктует мне, что я должна делать.

Колени и в самом деле трясутся.

Шофер читает дальше:

– «Мэдисон хорошо послужила своему Создателю. Миллиарды детей Божьих привела она в лапы Дьявола. – Он переворачивает страницу рукописи и продолжает: – Мэдисон предала даже собственных родителей и обрекла их на вечное проклятие!»

Похоже, действительно обрекла.

Бабетт украдкой подступает поближе – насладиться моим унижением. Ухмыляясь моему поражению, она спрашивает:

– Как твой псориаз?

– «Еще немного, и малышка Мэдисон препоручит Сатане каждую живую душу, созданную Всемогущим. Мэдисон позаботилась: все, что любил Бог, будет отдано на поругание Люциферу до конца времен…»

Водитель перестает разглагольствовать и открывает заднюю дверь «лимузина». Туда немедленно прошмыгивает мистер К. Машина все еще открыта, и другие синие духи тянутся прямиком на заднее сиденье; все больше и больше скотинитов, заживо сгоревших, задохнувшихся ядовитым дымом или утонувших в океане, – стадо только что умерших входит в дверь, которую придерживает водитель. Они набиваются внутрь – так быстро и таким числом, что сливаются в один поток. Духи лезут в нее – в повозку, которая, как они думают, доставит их в райский загробный мир.

– «Мэдисон считала себя очень умной, – продолжает шофер. – Но это не так. На самом деле она была тупой. Глупой коровой, которая довела человечество до гибели…»

Медленно, чтобы не привлекать его внимания, я вылезаю из кофты. Потом надеваю испоганенную рубашку и застегиваю пуговицы – осторожно, стараясь не касаться высохших пятен семени, которым густо заляпан ее затвердевший перед.

– «У малышки Мэдди, – не замечая моих действий, продолжает шофер, – не будет иного выбора, кроме как отдать себя Сатане для плотских утех…»

Расположившись так, чтобы прикрыть собой дедушку с бабушкой от гнева Дьявола, я раскрываю книгу мистера Дарвина на обезображенной главе об Огненной Земле. В этом месте высокопарный дневник путешественника почти нечитаем. На раскрытых страницах отчетливо проступает силуэт расплющенного органа.

– «Бедной толстушке Мэдисон Дезерт на-на-на Трикстер Спенсер вскоре предстоит сделаться наложницей темного властелина!»

Хотя шофер-Сатана пока не видит окровавленной книги с омерзительной иллюстрацией, ее замечают многие другие. Бабушка с Папчиком, разглядев силуэт конца, принимаются хихикать. За ними золотистый ангел Фест, поняв, что к чему, весело таращит глаза. Прочие души – сгоревшие заживо призраки – по пути в «линкольн» тоже решаются мельком посмотреть на выставленный мною кровавый экспонат и фыркают.

Не обращая на них внимания, шофер переворачивает страницу манускрипта:

– «Мэдисон будет служить Сатане в Гадесе и родит ему многих гнусных отпрысков…»

Я, набравшись смелости, показываю ему оскверненную книгу и кричу:

– Как? Как могучий Сатана осуществит подобное нечестивое слияние?

Дьявол прерывается и поднимает глаза от рукописи. В очках, в обоих стеклах, отражаются страницы «Бигля».

– Могущественный Сатана, – спрашиваю я, – разве тебе не подрочили окровавленной главой о Мысе Доброй Надежды?

Водитель медленно опускает очки, приоткрывая желтые козлиные глаза; они бегают из стороны в сторону.

На полях бабушкиной рукой написано: «Атлантида не миф, а пророчество».

– Не был ли ты, – настойчиво продолжаю я, – кастрирован в единственной личной схватке с ничтожной Мэдди Спенсер? – Милый твиттерянин, отринув все свое воспитание в духе благопристойности и подавив самоцензуру, я ору: – Сатана, о темнейший! Разве не болит твой конец после того, что малышка Мэдисон тебя оскопила? Не пресекла ли я твои поползновения в антисанитарной обстановке общественной уборной?

Загнанный в угол моими откровениями, ливрейный Дьявол лишь невнятно бубнит.