Лариса Денисенко: Отголосок: от погибшего деда до умершего

Я знал о том, что ты единственная из всей семьи прощалась с Отто. Знал о том, что ты увидела все эти странные предметы, рисунки, записки, оставшиеся от него в наследство. И был убежден, что ты продолжишь в этом копаться. Ты не знала, какие тебя ждут приключения и открытия, но я об этом знал. Потому что позволил себе кое-какие действия.

Я сканировал твою почту и отслеживал твои финансы, как сейчас легко узнать о жизни человека чуть ли не все, зная, кому и о чем он пишет и на что тратит деньги. Поэтому мне известно, что ты лелеешь надежду на то, что твой дед, Отто фон Вайхен, в конце своей сознательной жизни (потому что потом началась бессознательная, и она оказалась гораздо длиннее) признал свои идеологические ошибки, отчистил свою совесть до блеска, до дрожи в руках, покаялся и впустил в свою жизнь Бога.

Хочу тебе заметить, что Бога Отто никогда не выпускал из своей жизни, Бог не представлял, в какую попадет ловушку, когда постучался в его детские дверцы. Он только хотел познакомиться с маленьким Отто, рассказать сказочную притчу, но остался там навсегда. Ты никогда не задумывалась над тем, как трудно Богу жить в мыслях праведника? Как мало простора для фантазии, для жизни, для роста?

Но я отвлекаюсь. Отто фон Вайхен жил и действовал как офицер Рейха. Да, у него появлялись сомнения, как и у каждого из нас, мне было намного легче, я с детства считался мизантропом, Отто было труднее, потому что он принимал и отдавал гораздо больше любви, чем нужно одному человеку. Даже моя любовь перетекала к нему. Он не захлебывался только потому, что умел отдавать, мне же трудно было принять ее, но когда я решал, что это стоит брать, тогда высасывал все до последнего глотка, переваривал и прятал. Свою любовь.

К Отто привели новую переводчицу. Она выглядела несчастной и старой, хотя была молодой матерью двоих детей. Он знал, что у нее жидовские корни и не убили ее только потому, что кто-то должен был переводить, можно что угодно говорить о нас, немцах, но мы практичная нация.

Дальше я пересказываю с его слов. Из путаного письма, которое неизвестно как, но долетело до меня, никем не перехваченное по пути.

Он посмотрел на нее и вдруг понял, что они похожи. Словно близнецы. В ее лице он видел свое лицо.

И впервые в жизни барон Отто фон Вайхен испугался. Испугался, потому что поверил, без всякого сомнения, в то, что он – жид. Ты думаешь, учитывая это открытие, Отто сжалился над матерью двух детей и помог ей спрятаться или перебраться к своим? Ты все еще надеешься на это?

В кабинете на стене висело большое старинное зеркало, видимо, хозяйство местного жида, которого только что убили, потому что он неосмотрительно не выучил немецкого или, банально, был очень богатым.

Отто встал, закрыл кабинет на ключ, она никак на это не отреагировала, это была лучшая линия защиты. Не реагировать, что бы странное, смешное или страшное ни происходило. Он схватил ее за руку, подвел к зеркалу. И оно убило зерна сомнений, которые, возможно, смогли бы прорасти. На Отто смотрели два одинаковых лица. Одно – ее, несомненно, жидовское, другое – его, сомнительно-немецкое, но такого не могло быть! Он не мог в это поверить, поэтому одним махом он разбил и зеркало, и ее лицо, залепивши этим лицом, как мячом, в зеркало.

Потом перерезал осколком ее горло, лицо уже было обезображено так, что узнать ее было невозможно.

Никто из офицеров, которым пришлось разбираться с этой историей, увидев в кабинете женщину без лица, с перерезанным горлом, в луже крови, которая казалась черной и поэтому не пугала так, как если бы она алела, и Отто фон Вайхена, который бормотал что-то на неизвестном языке, пытаясь поймать кого-то или что-то в воздухе, не знал, как иронично они поступят, похоронив искалеченную убитую переводчицу в могиле, на кресте над которой было указано имя Отто фон Вайхена. Да, Марта, в той могиле, перед которой ты дважды склонялась, лежит женщина, которая довела до безумия твоего деда и которую он убил. Он испугался того, что она похожа на него как две капли воды, а ее похоронили под его именем, словно подтверждая их одинаковость.

Отто успел написать мне письмо, пока еще он не понадобился кому-то, сначала этот солдат или офицер робко постучал в дверь, потом звал его, а когда не услышал ответа – выломал дверь и увидел ту картину, которую я тебе обрисовал. Конверт с письмом для меня лежал среди другой, обычной корреспонденции, служебной и личной, поэтому его отправили, не открывая, наивно полагая, что все эти письма написаны Отто, когда он был в уравновешенном состоянии.