Грейс Пейли - Мечты на мертвом языке (сборник)

После чего удалился.

Из-за кулис тут же понесся мой голос, поразивший Айру, Лестера и Мейера – они его ждали, но все равно изумились.

– Помню, помню дом, где я родился… Мисс Гласе раздвинула занавес, и зрителям предстал дом – старый овин, где на куче соломы лежала Селия Корнблах и держала на руках Синди Лу, свою любимую куклу. Айра, Лестер и Мейер медленно двинулись из-за кулис к ней, показывая то на плывущую вверху звезду, то на Синди Лу.

Это была длинная и грустная история. Я, тщательно выговаривая слова, рассказывала о своем одиноком детстве, а Эдди Браунштейн ходил, опираясь на огромный пастуший посох, по сцене – искал овец. Я снова заговорила про одиночество – меня никто не понял, кроме нескольких женщин, которых никто терпеть не мог. Эдди был слишком мал, и его место занял Марти Грофф в молитвенном покрывале своего отца. Я упомянула о двенадцати друзьях, и половина мальчиков из четвертого класса собралась вокруг Марти, забравшегося под мои разглагольствования на ящик из-под апельсинов. Громко и печально я вещала о любви, Боге и Человеке, пока вследствие подлого предательства Эби Стока мы не подошли к ключевому моменту. Марти, чьими устами была я, ждал у креста. Он в отчаянии смотрел на зрителей. «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» [4]Солдаты, красавцы все как на подбор, схватили бедного Марти, чтобы пригвоздить его к кресту, но он вырвался, снова развернулся к залу и раскинул руки, изображая отчаяние и приближение конца. Я самым громким шепотом произнесла:

– Дальше – тишина. Но как всем в этом зале, в этом городе, на этой планете теперь известно, я обрел жизнь вечную.

Вечером миссис Корнблах заглянула к нам выпить чаю на кухне.

– Ну, и как там наша Дева? – с озабоченным видом спросил папа.

– Для человека, который растит дочь, ты слишком остер на язык, Абрамович!

– Лимончика возьми, – мирно предложил папа. – Подсластить настроение.

Они немного поругались на идише и перешли на смесь русского и польского. Понимать я стала, только когда папа снова заговорил по-английски.

– И тем не менее согласитесь, это было чудесное мероприятие, на котором мы познакомились с верованиями, присущими другой культуре.

– Пожалуй, – сказала миссис Корнблах. – Только вот… Знаете Чарли Тернера, хорошенького мальчика из класса Селии? Он и еще пара ребят получили совсем крошечные роли, а кто-то вообще не участвовал. Как-то это неприятно. Это же, в конце концов, их религия.

– Ах, – воскликнула мама. – Мистер Хилтон ничего не мог поделать. У них голоса слишком слабые. Да и с чего бы им вопить? Они с рождения знают английский наизусть. Белокурые как ангелы. Разве так важно, чтобы они участвовали в спектакле? Рождество… все, что положено… у них и так это есть.

Я слушала, слушала, и тут чувствую – сил моих больше нет. Уже совсем сонная, я сползла с кровати и опустилась на колени. Сложила руки куполом и произнесла:

– Слушай, Израиль… – А потом крикнула на идише: – Спокойной ночи, спокойной вам ночи. Умоляю, т-ссс!

– Сама т-ссс, – ответил папа и захлопнул дверь.

Я была счастлива. И тут же заснула. Я успела помолиться за всех – за моих болтливых родителей, за двоюродных братьев и сестер далеко отсюда, за прохожих на улице и за всех одиноких христиан. Я очень надеялась, что меня услышат. Мой голос уж точно громче всех.

Рано я встану, поздно – не важно, день все равно ускользает. Лето, зима, под сенью деревьев или среди их теней, рисовые хлопья раньше полудня поесть не получается.

Честолюбия мне не занимать, однако прицел у меня дальний. Я имею тайные виды на одну звезду, но еще есть полжизни до нее добраться. А пока что держу ушки на макушке и стараюсь одеваться получше.

Психиатру на армейском медосмотре я сказал: да, девушки мне нравятся. Они мне и правда нравятся. Не моя сестра – мечта прыщавого подростка. А девицы стройные и нежные или полногрудые, с темными, успевшими расплыться пятнами сосков. Только не моя мама – она пусть останется при Фрейде. С чувством юмора у меня все в порядке.

Последняя моя девушка была еврейка: они такие пылкие, заботятся о приеме пищи и трудоспособности. Поначалу волнуются, как бы ты не перетрудился, а уж как тебя зацепят – все, паши, сволочь, до седьмого пота.

Среднего роста, средней упитанности – глиняный горшочек с ручками, было за что подержаться. Повстречал я ее в дождь, после какого-то культурного мероприятия то ли в Купер-Юнион [5], то ли в школе Вашингтона Ирвинга [6]. У нее зонта не было, у меня был, и я проводил ее до дома – до моего. Где она, полусонная, провела несколько часов. Дождь лил на ясень за окном, ветер громыхал допотопными ставнями, а я, не торопясь, сварил кофе, отрезал дольку кекса. Силком я никого не беру и я бы подождал, но уж больно она была одинокая.