Амели Нотомб: Токийская невеста

Ринри поступал так же.

– Вам нравится?

– Не знаю.

– Вас это заинтересовало?

– Не очень.

Я засмеялась. Люди посмотрели на меня с недоумением.

– А если бы заинтересовало, то как бы вы это назвали?

Он не понял вопроса, я не настаивала.

У выхода какой-то человек раздавал листовки. Я не могла понять, что там написано, но меня восхитило, с какой готовностью каждый брал их и читал. Ринри, видимо, забыл, что я практически не знаю иероглифов, потому что, прочтя листовку, показал ее мне и спросил, не хочу ли я туда пойти. Можно ли устоять перед словом «туда», если это нечто неведомое? Я немедленно согласилась.

– Я заеду за вами послезавтра во второй половине дня, – сказал он.

Меня восхищало, что я не знаю, идем ли мы на демонстрацию против ядерного оружия, на фестиваль видеоарта или на представление буто [11]. Определить дресс-код не представлялось возможным, поэтому я оделась предельно нейтрально. Готова была поспорить, что Ринри оденется как всегда. Действительно, он явился в своем классическом наряде, и мы отправились «туда». Это оказался вернисаж.

Выставлялся японский художник, чью фамилию я с удовольствием забыла. Картины его, на мой взгляд, были вне конкуренции по пресности, что не мешало зрителям стоять перед каждой вещью с глубоким почтением и неиссякаемым терпением, которые отличают японцев. Такой вечер вполне мог бы примирить меня с человечеством, если бы не раздражающее присутствие художника. Трудно было поверить, что этот человек, с виду лет сорока пяти, принадлежит к тому же народу, настолько он был неприятным. Многие подходили к нему, желая поздравить и даже купить одну или несколько работ, стоивших, надо сказать, чудовищно дорого. Он с презрением мерил взглядом этих людей, воспринимая их, судя по всему, как неизбежное зло. Я не удержалась от искушения с ним поговорить.

– Извините, мне не удается понять вашу живопись. Не могли бы вы объяснить?

– Нечего тут объяснять и нечего понимать, – ответил он брезгливо. – Нужно чувствовать.

– А вот я как раз ничего и не чувствую.

– Ну и не надо.

Я приняла его слова как руководство к действию. Со временем они даже показались мне не лишенными смысла. Из этого вернисажа я вынесла урок, который, естественно, никогда мне не пригодится: если я когда-нибудь стану художником – талантливым или бездарным, неважно, – то обязательно буду выставляться в Японии. Японская публика – лучшая в мире, и к тому же покупает картины. Но даже независимо от денег, как же, наверно, сладко видеть, что твое творение созерцают с таким вниманием!

На следующем уроке Ринри попросил меня заняться вопросом обращения на «вы». Я удивилась, что это может быть неясно носителю языка, способного выразить сложнейшие оттенки утонченной вежливости.

– Да, – сказал он. – Но вот, например, мы с вами на «вы». Почему?

– Потому что я ваша учительница.

Он принял объяснение без комментариев. Я подумала и добавила:

– Если это создает для вас затруднения, давайте перейдем на «ты».

– Нет-нет, – ответил он с глубоким уважением к чужой языковой традиции.

Я перевела беседу в более обыденный план. В конце урока, вручая мне конверт, он спросил, можно ли заехать за мной днем в субботу.

– И куда мы поедем?

– Играть.

Я пришла в восторг и согласилась.

Между тем я тоже ходила на занятия, продвигаясь по мере сил в японском. И не замедлила навлечь на себя недовольство преподавателей. Каждый раз, когда меня озадачивала какая-нибудь мелочь, я поднимала руку. Учителя хватались за сердце, видя мою устремленную вверх пятерню. Я думала, они молчат, чтобы дать мне возможность задать вопрос, и смело спрашивала, а ответ получала на редкость скупой.

Так продолжалось какое-то время, пока один из учителей, заметив мою руку, не заорал на меня в дикой злобе:

– Хватит!

Я онемела, а остальные пристально на меня посмотрели.

После занятия я подошла к преподавателю извиниться – главным образом, чтобы узнать, чем провинилась.

– Сэнсэю не задают вопросов, – выговорил он мне.

– А как же, если непонятно?

– Должно быть понятно!

Тут-то мне стало ясно, почему в Японии так плохо дело с иностранными языками.

Был еще эпизод, когда каждому предложили рассказать о своей стране. Подошла моя очередь, и я вдруг четко осознала, что унаследовала непростое геополитическое досье. Все рассказывали об известных странах. Только мне одной пришлось уточнять, в какой части света находится моя родина. Жаль, что там сидели немецкие студенты, иначе я могла бы нести что угодно, показать на карте какой-нибудь остров в Тихом океане, рассказать о дикарских обычаях, таких, например, как задавать вопросы учителю. Но пришлось ограничиться стандартным набором сведений. Пока я говорила, сингапурцы с таким увлечением ковыряли в своих золотых зубах, что я приуныла.