Игорь Кабаретье - Мемуары рижской куртизанки

– Не столь уж мало, как вы думаете, кундзе, – ответила я ей, – и если бы вы испытали то, что я испытала только что, и то, что я вытерпела (я не сдержалась и произнесла это таким жестоким тоном, поскольку чувствовала себя в тот момент чрезвычайно истерзанной, как будто мне ободрали кожу в самых нежных местах моего тела), вы разговаривали бы со мной немного иначе.

– О! – Прервала меня кундзе Гундега, – Поверь мне, мир состоит не только из таких суровых людей, как господин судья. Тот, кого я тебе предлагаю на этот раз, напротив, очень любезен, и вся твоя работа будет состоять в простой, немного фривольной игривости, и ничего более. Я тебе гарантирую, что ласки твоего нового клиента не будут ни длинны, ни утомительны, и на этом дело будет закончено.

Кундзе Юревича, получив, наконец, моё согласие, представила меня самой неприятной, отталкивающей личности, которую я когда-либо в своей жизни видела. Представьте себе нечёсаную квадратную голову на плечах портового грузчика, безумные и жестокие глаза под кустистыми бровями, широкий тройной подбородок, висящий над толстым брюхом в форме груши, поддерживаемый двумя крупными изогнутыми рогом ногами, оканчивающимися ступнями в форме гусиной лапы. Все эти части тела, объединённые в точно отведённые им места, в целом составляли довольно-таки мерзкий портрет этого финансового любимчика кундзе Юревича, и я была так удивлена при виде этого типа, что не заметила внезапного исчезновения нашей матери, настоятельницы любимого пока мной монастыря весёлых и любезных девушек.

– Итак! – Произнёс денежный друг моей хозяйки резким тоном, – мы что, находимся здесь только для того, чтобы сидеть сложа руки, и глазеть на меня, словно на рождественскую ёлку? Чего ты там торчишь, в углу этой дурацкой комнаты, словно жердь в хлеву. Давай, давай, иди сюда, черт возьми, приблизься уже, наконец-то, ко мне. У меня нет досуга оставаться весь день в созерцании твоей тощей фигуры, меня ждут на нашей ассамблее мясников. Быстро отправляйся ко мне, и займись своим делом. Итак, куда вдруг пропали ваши руки? Возьмись, наконец уже, за мой член. Ты что, хочешь его ласкать одной левой рукой?! Господи, да сожми же, наконец, свои пальцы. Двигай рукой. Вот так. А теперь немного сильнее! Остановись. А сейчас быстрее. А теперь спокойнее. Ну же, сожми головку. Да. Вот тут!

Когда это приятное для него упражнение было с успехом завершено, к обоюдному для нас удовольствию, этот продавец говядины бросил мне на кровать пару альбертинеров, и побежал прочь с таким жаром, как будто убегал от своих кредиторов.

Сегодня, когда я размышляю о жестоких и странных испытаниях, которым подвергаются девушки, совращённые в тяжкие времена некими якобы сердобольными личностями, я понимаю, что они не думают о грядущих потрясениях, когда соглашаются на эту работу. Только представьте себе, в каких отталкивающих и ужасных условиях они живут, и я из этого перечня не исключаю как ни жизнь каторжника, так и придворного герцогского двора. Действительно, что может быть более невыносимым, чем обязанность потакать капризам первого встречного в замке, ведь вы обязаны улыбаться любому наглецу, повстречавшемуся на вашем пути, которого вы презираете в душе… одним словом, ваша судьба – быть вечно покрытой не самой приличной маской, и окружающие вас люди никогда не будут лучшими представителями человечества! Пусть те, кто воображает, что наша жизнь соткана из удовольствий, поймут, насколько они ошибаются! И даже презренные рабы, живущие при большом дворе в качестве шутов или кухарок, не терпят и половины горечи и оскорблений, неотделимых от нашего, якобы превосходного ежедневного состояния. Я не пытаюсь создать перед вами впечатление, что наши страдания похвальны, и получаемое нами вознаграждение заменит нам покаяние в этом мире. Нет, поверьте, какие бы истории про нас не сочиняли, среди нас нет тех, кто достоин был бы занять место в мартирологе, и никто и никогда не будет канонизирован. Всё, что ждёт нас в конце нашей проституции, это, как ни странно, конец презрению, унижениям и оскорблениям… наша, в конце концов, справедливая зарплата. Всем, кто нам завидует, следует побывать в шкуре шлюхи, чтобы задуматься обо всех ужасах нашей профессии. Но я не знала страха, не дрожала от ужаса, вспоминая годы юности и ученичества, а между тем, какую жалкую жизнь я влачила тогда! Теперь же я веду жизнь, которая в наши времена считается триумфальной. У меня позолоченный экипаж, особняк, украшенный прелестными полотнами голландских и фламандских живописцев, мебель, лакированная Мартаном 18 18 Робер Мартан, оформитель мебели, карет, панели, названный в 1733 году лакировщиком короля Франции. , такая, как я говорю, которая со всех сторон кричит о возмутительной роскоши, о необычайно извращённом и гнусном вкусе её владельцам и, наконец, титул баронессы. Но кто из окружающих знает, кому и чем обязана хозяйка всего этого, как ей досталось это богатство? Кто сможет предположить, что владелица этого рая драгоценных вещиц была в своё время печальным предметом грязных сделок с человеческим телом одной из самых нечистоплотных негодяек Риги. Кто бы мог подумать, в какой разгул ударяются люди в бреду своих страстей. Мне приходилось бить других и получать оплеухи самой в самые интимные части тела, содомизироваться, подвергаться наказаниям ради сладострастия других. Вы, должно быть, без сомнения, удивлены, зачем всё это терпеть девушке, если всё так отвратительно, но не забывайте об оборотной стороне медали, ведь поддерживать подобный образ жизни нас заставляет настигший нас, поселившийся внутри души вкус к распутству, скупость, лень и надежда на счастливое будущее!