Геннадий Мурзин - Любовь больная. Современный роман в двух книгах

Все-таки попытался возразить: «Но ты же с мужем живешь… Не любя живешь… И ничего…»

Ты отрезала: «Муж – это муж; ты – это ты!»

«Но… чем я хуже?»

«Ты – не хуже и не лучше; ты – другой».

«Не по Сеньке шапка?»

«Вроде того».

Еще одна моя попытка.

«Стоит попробовать. Вдруг получится?»

«Один раз попробовала – больше не хочу, потому что сыта… сыта по горло».

«Значит, ты… лишаешь меня последней надежды?»

Ты зло сверкнула глазами и отвернулась, разглядывая невдалеке играющих детишек.

«Разве я когда-то давала основания для надежд? Ну, вспомни!»

Ты, как всегда, тысячу раз права. Надежд не было, и быть не могло. Я эти надежды придумал в своей дурной башке. И поверил в них.

Я съёжился, лицо побледнело, плечи обвисли, глаза застлал туман, сердце, заколотившись часто-часто, приготовилось выпрыгнуть из груди.

Первая реакция – встать и уйти. Уйти, не говоря ни слова, так как все слова уже были сказаны и добавить – ни тебе, ни мне – нечего. Мы оба были пусты. Я – особенно.

Вот, сейчас… Встану и уйду…

Ну?! Что сидишь?! Вставай же! Будь мужчиной! Имей хоть каплю гордости! Сделай хоть что-то, поддерживающее твое достоинство! Не падай еще ниже! Не позволяй себя совсем-то втаптывать в грязь!

Ноги не слушаются. На скамейке рядом с тобой совершенно безвольный человек – тряпка, дерьмо, вещь, об которую в очередной раз вытерли ноги.

Ты искоса наблюдаешь за мной и ухмыляешься. Тебе доставляет удовольствие, что так больно ударила человека, чья вина лишь в том, что любит тебя, любит до самозабвения.

И в голове всплывают слова Чехова:

« Поэтизируя любовь, мы предполагаем в тех, кого любим, достоинства, каких у них часто не бывает, ну, а это служит для нас источником постоянных ошибок и постоянных страданий ».

Продолжаю сидеть, хотя должен был быть уже далеко отсюда. Перевернута страница. История закончена. Занавес опускается. Театр пустеет.

А я по-прежнему сижу. Еще более одинок, чем еще час назад. От унижения, что настолько безволен, хотя этого за собой раньше не наблюдал, готов провалиться в тартарары. Не проваливаюсь почему-то.

Сижу. И ты сидишь. Оба молчим. Давно молчим. И возникает мысль: в самом деле, нам нечего больше сказать друг другу. Мы – чужие. Странно, что этого не почувствовал раньше. Хотя… Нет, я все еще лгу сам себе: чувствовал и не раз. Только вот признаться в этом нет никаких сил. Хочется казаться лучше, чем есть на самом деле.

Лезу рукой в карман, достаю твои проездные документы на поезд, протягиваю тебе. Ты деловито берешь, кладешь в сумочку, заодно, достаешь зеркальце и начинаешь прихорашиваться. Прихорашиваешься долго и кропотливо. Понятно: есть время.

А я что здесь делаю?!

Встаю. Ноги плохо держат: одеревенели. Пробую размять.

Ты спрашиваешь, будто и не было тяжелого объяснения: «Уходишь?»

«Да», – с трудом выдавил из себя.

«Уже?» – притворившись наивненькой девочкой, спрашиваешь ты.

«А что мне делать?» – следует мой встречный вопрос.

У тебя поднимается настроение. Ты получила порцию адреналина, побив нещадно пса, и теперь готова и чуть-чуть приласкать обиженную дворнягу. Ты улыбаешься, уже чуть нежно взглядывая в мою сторону.

«Ну, как же! – притворно восклицаешь ты. И добавляешь. – Не дождешься поезда?»

– Не маленькая… К тому же сегодня обычных тяжелых баулов нет… Носильщик не требуется».

В моем голосе сквозит обида и досада. Ты это чувствуешь. Ты даже рада, что причиняешь мне боль. Садистка какая-то!

Ты, все также улыбаясь, говоришь: «Но интеллигентные люди так не поступают».

«А объясни-ка, любезная, как поступают „интеллигентные люди“?» – зло спрашиваю и не смотрю в твою сторону.

Ты продолжаешь издеваться: «Даму полагается проводить, посадить в поезд, ручкой на прощанье помахать».

Ты откровенно ёрничаешь и продолжаешь доставлять себе удовольствие. Ты прекрасно понимаешь, что, несмотря на злость в голосе, я по-прежнему твой. Выдрессирован до такой степени, что по первой же твоей команде сделаю стойку, и буду служить, преданно заглядывая в глаза повелевающей хозяйки. Понимаешь и наслаждаешься.

«Намахался», – говорю и продолжаю топтаться на месте.

«Уже?» – притворно удивившись, спрашиваешь ты. И добавляешь. – А еще говоришь, что вечно готов служить у моих ног. Говорите вы, мужичье, всегда красиво, но забываете слишком быстро».

Прекрасно понимаю, что со мной играют. Но ничего с собой поделать не могу. Охотно бы оборвал эту явно затянувшуюся игру, но… По-прежнему пугаюсь порвать последние ниточки, еще как-то соединяющие нас.