Сергей Бокшанский - Эталон

Милиционеры обязаны выполнить план. У них тоже есть премиальные, а сопливые дети постоянно требуют подарки. Я стал бы просто неожиданным сюрпризом, если бы был сумасшедшим и рискнул встать на пути закона и порядка.

– Чхать мне на них! – заявляет рыжая. – Дай закурить.

– Перебьёшься, – отмахиваюсь я. – На водку нашла – найдёшь и на сигареты.

«Завтра пятница, – думаю я. – Потом два выходных». Настроение слегка улучшается, даже мысли об Ирине становятся менее грустными.

На скамейке, которая ближе к соседнему дому, ещё одна крепко подвыпившая компания. Оттуда чётко слышен мат-перемат, многообещающе позвякивают бутылки и доносятся прочие прелести высокоинтеллектуальной беседы.

– Серёга! – хрипло орёт Слава Мальцев. – Давай с мужиками по стакану!

– Тихо! – вопит на весь двор инвалид Валера Пряник. – Ирка услышит!

Его собутыльники заходятся хриплым смехом, им хорошо и весело. Милицейский наряд их не пугает: такой контингент не платит штрафы в государственный бюджет. Неприятностей может отгрести только пока ещё работающий Мальцев, но и он уже достаточно пьян, чтобы напрочь лишиться чувства самосохранения.

– Да пошли вы, – нехотя огрызаюсь я.

Мне плевать на их предложение. Мне хочется взять у Пряника костыль и переломить его о спину инвалида.

Крашеная Светка сокрушённо вздыхает и бросает жалобные взгляды через плечо – ей давно не предлагают выпить просто так.

– Придурок, мог бы сказать, чтобы мне налили! – шипит она. – Знаешь, как хреново?

Тогда я расстёгиваю сумку и демонстрирую горлышко бутылки водки. Одноклассница напрягается и шумно сглатывает слюну. Она завидует молча, но с откровенной надеждой. Рыжая бессмысленно трёт стёкла очков, упёрлась в одну точку остановившимся взглядом. Она ничего не видит и, похоже, уже одной ногой переступила за грань реальности сегодняшнего дня.

– Слышь, Бокшанский, – дама с собачкой по-прежнему ждёт чуда. – Менты вот-вот появятся. Давай ко мне, а?

– Делать мне больше нечего, – я вздёргиваю рыжую со скамейки.

Очки падают на землю. Светка пытается устроиться рядом с ними, выскальзывает из рук. Я прижимаю её крепче и проверяю карманы в джинсовой юбке, отыскивая ключи. Затем поправляю сумку, подхватываю очки за дужки. Потом взваливаю пьяную в хлам молодую женщину на плечо. Она лёгкая, как пёрышко.

На мужской скамейке гомерический хохот. Я волоку рыжую в соседний дом под неодобрительные охи и ахи старушки в окне первого этажа. Одна моя рука крепко обхватила худые женские бёдра, во второй я небрежно помахиваю очками.

Я тащу Светку через двор под крылышко такой же пьющей мамаши, оставив бывшую одноклассницу в состоянии близком к инфаркту. Плюгавая собака провожает меня визгливым лаем. Позади веселье и скабрёзные намёки.

Наряд появляется точно по расписанию. Опричники тут же расправляют плечи, ускоряют шаг, затем практически переходят на бег. Я успеваю захлопнуть дверь подъезда перед их носом. Хотелось бы напоследок скрутить и кукиш. Но, взглянув, на их раздосадованные физиономии через стекло железной преграды, я пропускаю этот акт издёвки и делаю пару шагов к ступенькам лестницы.

Дверь содрогается от требовательного грохота кулаков. За спиной меркнет дневной свет – самый ретивый служитель закона плющит нос о стекло. Тогда я всё-таки оборачиваюсь и нагло ему подмигиваю. Наряд несколько секунд топчется снаружи и гордо удаляется.

У Светки однокомнатная квартира времён СССР. И хлипкая деревянная дверь с той же поры. Замок держится на честном слове, – дверное полотно неоднократно выбивали пьяные ухажёры. И, судя по количеству повреждений, начали ещё мамины. Потом присоединились поклонники дочери.

Я невольно думаю о тернистом пути к построению коммунизма; наслышан, что, если ты не был полным придурком, то закончив школу, поступишь в институт, где получишь бесплатное образование. Потом пойдёшь на работу – рабочее место гарантировало государство. Будешь нормально трудиться – через 10—15 лет тебе дадут квартиру. К счастью Тамара Павловна, мама рыжей, раньше страдающая скрытым, а теперь и откровенно неприкрытым алкоголизмом, в перерывах между запоями успела получить жильё, как мать-одиночка… Мама рыжей всю жизнь работает дворником, и я почему-то испытываю уверенность, что в СССР была замечательная социальная составляющая. Или не была? Откуда мне знать, если я в нём прожил только девять лет…

Едва заскрежетал ключ в личинке замка, как добротная металлическая дверь рядом с квартирой рыжей приоткрывается. Лена Шалай презрительно оттопыривает нижнюю губу. Потом распахивает дверь настежь. Ухмылка на широком лице приподнимает обвисшие щёки.