Евгений Катарский - Формула

III.

Луч солнца ворвался в окно, широкой золотистой полосой разрезал облако пыли, повисшей в воздухе.

— А-а-пчхи! —тоненько чихнула Ирка Мальцева. Выражение лица в этот момент у нее было испуганное и немного растерянное, глаза —полузакрыты. Она вновь набрала полную грудь воздуха, плечи ее приподнялись. —А-а-пчхи!

– Будьте здоровы! —преувеличенно вежливо отозвался Бельский и на всякий случай посторонился. —Ну, так что? Ближе к телу.

Он присел на краешек парты, изобразил на лице вежливое ожидание. Ирка бросила на него взгляд, полный издевки.

— А то ты не понимаешь! Скоро все на «ЗиЛ» пойдем гайки крутить, и —привет каникулам!

— Ну, а я-то здесь при чем? —спокойствие Бельского быстро таяло. Что-то зловещее угадывалось в Иркиных словах, какой-то подвох, гадкий и подлый. Не зря притащила его в эту заброшенную аудиторию.

— Ой, девочки, я вас умоляю! —Ирка подошла к нему вплотную, ее темные, насмешливые глаза оказались совсем рядом. —Тебе-то, конечно, все равно —отличникам это не грозит! Ты же у нас —надежда науки, гордость факультета. А остальным как быть?

Бельский солнечно и беспечно улыбнулся, но на душе скребли кошки, смутное беспокойство росло с каждой минутой.

И дался ей этот «ЗиЛ»! Нет, работа там действительно —не подарок; по словам старшекурсников, в прошлом году испытавших на себе все прелести столичного гастарбайтерства, —удовольствие ниже среднего: обшарпанная общага где-то на окраине, подъем чуть ли не в пять утра, часа по три в день —только на дорогу. Но это же не повод назначать его виноватым и требовать неизвестно чего. Вот, кстати, чего?

Бельский изобразил на лице неподдельное изумление.

— Ну, а я, я чем могу помочь? —тревога сжалась, рванулась нетерпением: давай, говори уже!.

— Да хоть чем! —Ирка загадочно и как-то оценивающе смотрела на него. —Например, раздобыть мне бронь.

Бельский присвистнул.

— Мне кажется, ты переоцениваешь мои возможности. Господь Бог принимает в другом учреждении.

— А мне не нужен Бог. —недобрые нотки в Иркином голосе заставили отбросить всякое благодушие. —Будет достаточно и тебя. Слабо в лепешку расшибиться ради бывшей девушки?

– Ты что, предлагаешь мне сигануть с небоскреба?

Их взгляды встретились, ее —испытывающий, насмешливо-снисходительный и его —спокойный, выжидающий. Наконец, девушка не выдержала, заговорила, произнося слова медленно и внятно, и каждое слово камнем обрушивалось ему в душу:

— Нет, Белкин, мне этого не надо. Достаточно будет окрутить эту немочку, и дело с концом! Она группу набирает для олимпиады, и те, кого она туда выберет, уж точно ни на какие галеры не попадут. Уговори ее взять меня, и я от тебя отстану. —Бельский молчал, и Иркин тон стал другим, нагловато-вкрадчивым. —Тебе что, попросить трудно? Все равно, ведь у вас с ней шашни какие-то —все об этом только и говорят. От тебя и требуется всего-то —комплиментов наговорить, исполнить пару-тройку дамских прихотей… Когда это для тебя проблемой было? —лицо ее расплылось скабрезной гримасой.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Бельский внимательно взглянул на Ирку, прислушался к себе. Странно, ни гнева, ни злости, ни даже раздражения, одна презрительная, брезгливая гадливость. Хотелось встать, уйти, бросив ей в лицо что-нибудь резкое, оскорбительное, но что-то смутное, какая-то догадка …одернула, остановила. Она темнит, недоговаривает, под маской хамства и наглости прячется что-то еще. Что-то еще более гнусное и предательское.

Хотя, что может быть гнуснее? Немочка – Маргарита Генриховна Шопенгауэр, преподавательница кибернетики; именно ее предлагалось ему уговорить (и словечко-то какое!) на компромисс с совестью, причем и тон, и подоплека предложения (да, какое к черту предложение! самый настоящий ультиматум!) не оставляли сомнений относительно предполагаемого способа убеждения. Впрочем, все было рассчитано верно: сделать это Марго (так за глаза звали Маргариту Генриховну все студенты) могла легко. Кибернетика —жертва авторитарных репрессий, символ светлого и прогрессивного, растоптанного злобными и невежественными тиранами; она же —горизонт надежды, далекая перспектива прекрасного демократического будущего, —наверно, как-то так рассуждал ректор института, со всем пылом перестроечного энтузиазма выдвинувший дисциплину Маргариты Генриховны на первый план в учебном процессе. Кто знает? Вполне возможно. Впрочем, знающие люди утверждали, что тому была совершенно иная причина, а именно —увлеченность ректора собственно обладательницей драгоценных знаний; злые языки поговаривали, что глава ВУЗа даже получил как-то раз оплеуху от предмета своей страсти (наверно, за попытку транспонирования демократии в отношения между полами), но чего только не скажут злопыхатели?..