Ксандра Силантье - Земные Боги - Через Небо. Невозможное – самое реальное

В квартире на втором этаже проживали японский военный с маленьким сыном, который постоянно плакал. Удивительнее было то, что прошло столько тысяч лет, а национальности остались, несмотря на смешения и политику свободной любви, которые в один момент прекратились из-за генетической дисгармонии. И тот самый откат всех популо-баз, или расовых строёв и гаплотипов к строю наших предков, которые ни на йоту не были примитивными, как когда-то нам «втирали», оказался единственным вариантом с более благополучным будущим.

Вне дома капитан был крайне жесток. Однажды, возвращаясь поздно вечером, он подвергся нападению. Но что это значит для военного – лишь тренировка. Он «усыпил» троих всего несколькими движениями, казалось, даже не коснувшись их. Эх, кровь белых айнов- сАМУРАев, вечно звучащая в наших генах… Он не рассекал воздух, все было наоборот, его будто подталкивало, и с каждым движением всё более походило на изящный танец. Каждое движение, мастерски отточенное, не могло оставить равнодушным.

Песня мести под окном спящего сына. Было ли это наказанием для них? Необходимая потребность израсходовать накопившуюся накипевшую ярость? Или выражение натуры? Был ли он жесток? Мог ли поступить иначе? Ответами на вопросы были «да», но всегда есть «но». И это «но» – обстоятельства: кто-случайно или специально кого-то задел, а другой не снёс этого. И завязалась ссора, закончившая чью-то жизнь… и ещё миллион вариантов исхода…

И здесь же всплывает – или ты, или тебя. Кто-то скажет – самооборона. Но она предполагает лишь обезвредить противника.

Жестокости во имя возмездия нет оправдания, когда жертва становится палачом. Насилие, рождающее насилие, рождает войну.

После он отряхнулся, заметив меня, посмотрел в глаза. А в них – ни человеческого, ни животного. Во взгляде, то ли светящемся в темноте, то ли тускневшем среди фонарей, присутствовала концентрация. Я понял, что передо мной. Машина. Возбудимый раздражитель, отзывающийся на малейшие эмоциональные колебания. Что-то будоражащее и, может, хищное, что кричит о природе. Я был неправ, его кровь и нутро не пело, он был просто роботом. Ещё один парадокс.

Миллисекунды хватило, чтобы разговор глаз закончился пониманием. Точным и холодным. Важно, что излучали его глаза. Как виртуозно танцевал движениями, он так же виртуозно распоряжался своими немыми высказываниями. Зачем наблюдал за ними, может, чтобы не потерять последнее и общее, или, чтобы не забыть, кто я? Убийца? Зверь? Мститель? Думаю, на протяжении всей нашей жизни мы облачаемся и обличаемся во многие амплуа. Шаги, как капли, выбивали раздумья. В лабиринте я не нашёл ответа.

Вторая квартира была кусочком другого мира, настолько лишенного прекрасного, и отчаянно пытавшегося видеть то самое прекрасное в окружающем.

Парню было около шестнадцати, это 42. Его квартира – преодоление его же страхов. Везде, именно везде, висели зеркала. Так много, что казалось – он просто нарцисс. Но всё было до ужаса по-другому. Он очень любил цветы. Это наследственное. Никуда не ходил, да и передвигаться толком не мог. Иногда кажется, что молчаливые люди постоянно думают, но этот оказался не из их числа. Выражение лица трогало пустотой – атрофированность мыслительной и, наверное, эмоциональной жизни.

Почти всегда его лицо оставалось таким. Когда появлялась ожидаемая, но неожиданная она, в нём ничего не менялось, – меняла она. Она вживляла в него раздумья и жизнь. Только она вдыхала живость в пустое. Ещё один театр абсурда. Она вызывала у него радость, но и не вызывала: на какие-то миги – шорох эмоций на лице, а потом лишь бездонная тьма холода.

Как-то вечером, когда он сидел у окна, вопрос: как и что случилось, – даже не встряхнул его. Ни голос, ни взгляд, ни прикосновения к ней не давали никаких пояснений о его чувствах. Неужели еще одна машина? Нет. Не машина. Человек-мимикрия. Человек – смерть мимике. В нём собрано столько вариантов различных ответов многих людей на тот или иной случай, что этот человек-нонсенс всегда оставлял в недоумении. Сначала думал, что его суть смыло другими ролями, но нет. Он нашёл себя в других. Но где был сам? Неглубоко. Он не был спрятан. Он был стёрт. Каждое слово его рассказа было кирпичиком и рисовало воспоминания настолько реально, что вместо него в воспоминаниях жил я…

Утро. То утро для него не считалось роковым. Да и что в детстве значат слова «рок» и «судьба»? Всё, что, оказывается, за пределами острова детства – взрослое, а значит, думать об этом не имеет смысла. После цветных снов день казался новым сном. Реальным. Но этот оказался кошмаром. Котёнок, привлекший внимание, был так красив по детским представлениям, что парень тут же вскочил с кровати, не восприняв темноту в глазах от гипоксии, подбежал к подоконнику в своей комнате и схватил рыжий комочек. В этот момент он перестал себя ощущать. Будто его тело уже ему не принадлежало, что, по сути, так и есть. Короткий промежуток, когда бежал к родителям в спальню, сменился острой болью и тупым хрустом костей и еще чего-то. Лицо приземлилось в осколки от будильника, которые мать оставила разбитым на полу недавно утром, даже не подумав, что с кем-то может что-то произойти.