Илья Авраменко - Нина (отрывок)

Но вот сейчас она сама слышала, что раненные во время покушения водитель и телохранитель смогли опознать убийцу. В это трудно поверить. Сколько раз Нина видела в кино, как действуют настоящие киллеры! Они надевают парики, накладные усы и бороды, они полностью меняют свой облик. Как же их можно опознать, да еще после смерти?

Нет, никому нельзя верить, решила она в который раз. Верить можно только тому, что ты видела собственными глазами. Именно поэтому ни один адвокат в мире не сможет оправдать Ивана Бобровского перед ее судом. Потому что она сама, своими собственными глазами видела, как он привел в ее дом тех, кто убил ее мужа и разрушил всю ее жизнь.

Ночь пролетела незаметно, и в первых лучах рассвета Нина увидела зеленые купола и белые стены церквушки, стоявшей на холме, за которым она свернула к родной деревне. Вот и крыша материнского дома, краснеющая между кронами старых яблонь.

По деревенской улочке навстречу Нине двигалось пестрое стадо. Мычание коров и звон бубенчиков разбудили Петьку, и он приподнялся, выглядывая в окно.

— Смотри, мам, вон Клякса! А вон бабушка!

Нина увидела мать, и сердце ее сжалось от любви и жалости. Мама, в телогрейке, накинутой поверх ночной сорочки, стояла на крыльце и, приложив ладонь к щеке, разглядывала подъезжающую машину. Наконец, узнав дочку за рулем, она спустилась с крыльца и заторопилась, открывая ворота, чтобы пропустить «вольво» во двор. Но Нина остановилась у плетня.

— Приехали! Хорошие мои! — плача, приговаривала мама, обнимая то Нину, то Петьку. — Устали в дороге, пошли скорее в дом! Я как знала, тесто поставила, пирожков сейчас напечем.

— С вишней? — сонно спросил Петька.

— Да с чем захочешь, с тем и напечем! Родненькие вы мои…

Нина поставила чемодан посреди комнаты, огляделась и подтащила его к печке. Она знала, что Петька будет спать здесь, а не в мягкой кровати. Кровать — это городское баловство, а здесь, в деревне, он имел право занимать все темное и теплое, пахучее пространство на русской печи. И этим правом он моментально воспользовался. Забрался наверх, повозился немного и уже через минуту засопел, заснув под своим любимым лоскутным одеялом.

Пока мама собирала завтрак, Нина сидела над раскрытым чемоданом, перебирая и прикладывая к лицу детские рубашки и носочки. Ей хотелось запомнить и унести с собой этот запах…

— Мама, здесь все его вещи. Разберешься сама. Вот деньги.

Мама перекрестилась, увидев толстые пачки, которые Нина выложила перед ней.

— Батюшки… дочка! Куда же мне столько?

— Я уезжаю. Петя должен жить у тебя. Я хочу, чтобы вам хватило.

— Да нам куда столько! Много ли нам надо! Здесь же не Москва, все свое.

— Я уезжаю надолго. Может быть, на год. Или даже на несколько лет.

Нина села на лавку, усадила мать рядом и, продолжая держать ее за руки, повторила:

— Надолго, мама. Ты же понимаешь, мне сейчас надо уехать.

Мать согласно кивнула.

— Да, я понимаю. Ты не беспокойся, Петеньке тут хорошо будет. А остаться не можешь? Отдохнула бы на молочке, на огурчиках, на картошечке своей, а?

Нина прижала к щеке морщинистую мамину руку, поцеловала ее и решительно поднялась. Мама выбежала за ней на крыльцо, причитая вполголоса:

— Доченька, доченька моя родная! Ниночка! Не уезжай! Оставайся! Мы проживем! Плюнь ты на них, оставь, они все злые, их Бог накажет! А мы проживем! Останься здесь! Тебя здесь все любят, все хорошим словом поминают!

— Я не могу. Я должна… понимаешь? Я Саше должна.

Мать, качая головой, удерживала Нину.

— Ниночка… не уезжай… Господь все видит! У тебя же сынок, а если со мной что… Ну хотя бы завтра… хотя бы завтра уедешь!

— Завтра будет поздно, мама. Мне пора. Береги себя.

Она сбежала к машине и уехала, не оглядываясь.

Проезжая мимо церкви, Нина вспомнила мамины слова. Господь все видит. Бог их накажет.

Она почувствовала смутную тревогу. На какой-то миг Нина усомнилась. Имеет ли она право сделать то, что задумала? Вспомнились ей и слова материнской молитвы. В детстве каждое утро Нина сквозь сон слышала, как мама читает«…и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим…», но сейчас она особенно остро поняла смысл этих слов: Бог простит наши прегрешения, если мы простим согрешивших против нас.

Но Нина не могла простить.

Когда-то мама пыталась приучить ее к молитве. Но пионерка и комсомолка Нина Силакова не хотела присоединяться к тем старушкам в черных платочках, что по воскресеньям брели изо всех окрестных сел к их Знаменской церкви. Мама не сердилась. Посмеиваясь, она говорила, что ей придется молиться, как многостаночнице, вместо всех своих родственников, крещеных, но маловерных. «Помолись, мама, помолись за меня, — думала Нина, глядя, как в зеркале поблескивает крест над зеленым куполом. — И верь, что Бог накажет всех наших врагов. Он накажет, но это будет нескоро. А я не могу ждать».