Вера Фальски - Ни за какие сокровища

– И кто бы говорил?! – сердито кричала Ханка. – Тот, кому нужен специальный эскорт, чтобы попасть на ночь домой?

– Не говори так со мной! – Голос отца звучал жалостливо и плаксиво.

– Я буду говорить то, что хочу! Не указывай мне. Какое ты имеешь право мне указывать? Это тебя вчера сюда Манек притащил, а не меня. Я собственными силами возвращаюсь домой! – Ханка, как всегда, раскручивала конфликт.

Она с рождения была заносчивой и дерзкой, со всеми спорила и не признавала никаких авторитетов. Даже с мамой ругалась. Была высокой и худощавой, выглядела как модель – или как палка, по словам мамы, переживавшей, что Ханя страдает истощением. Девочка сжигала большое количество энергии, очень бурно проявляя эмоции. С ней невозможно было соскучиться, это правда. Ее бунт против мира и семьи выражался уже множеством способов: сначала цветные пряди в волосах, потом рок-музыка, эхо которой неслось по округе. Последним проявлением демонстрации Ханкой независимости от семьи стало ее очень серьезное увлечение движением «Свет – Жизнь». Девочка-подросток, еще недавно считавшая духовные вопросы и костел полной ерундой, вдруг, как по мановению волшебной палочки, сделала поворот на сто восемьдесят градусов. Она бегала на встречи приверженцев движения «Свет – Жизнь» в приходской ризнице, афишируя новооткрытую религиозность перед членами семьи, которые, как многие в их деревне, ограничивались воскресной службой и пожертвованиями. «Ни Богу свечка, ни черту кочерга», – не раз говорила мама. Ханка же со снисходительностью человека, который знает и понимает больше, чем простые смертные, смотрела на свою семью с сожалением. Однако у Эвы складывалось впечатление, что, хотя сестра проводит в костеле много времени, от духа христианского милосердия она далека. Бог Ханки был скорее строгим отцом из Ветхого Завета.

Услышав доносившиеся снизу крики, Эва решила, что пора вставать, надела халат и спустилась по лестнице.

– Не ссорьтесь, не сейчас, – тихо сказала она.

Ханка и отец посмотрели в сторону лестницы, удивленные ее присутствием.

– Эвочка, дорогая! – воскликнул отец дрожащим голосом и сделал шаг в ее сторону. – Как хорошо, что ты приехала. – Он обнял ее.

От отца воняло перегаром и сигаретами, но Эва не стала его этим сейчас попрекать.

Ханка фыркнула и закатила глаза.

– Ханка, перестань так себя вести, пожалуйста. – Эва высвободилась из отцовских объятий и взяла сестру за руку. – Не сейчас.

– Честно? Сказать тебе честно? Не умничай, потому что ты ничего не знаешь, Эва, – проворчала Ханка. – Приехала, посидишь минутку и исчезнешь, как всегда. Оставишь нас тут, только тебя и видели.

Эва почувствовала, что у нее горят щеки.

– Перестань, Ханя, не говори так. – Она попыталась погладить сестру по руке.

– Что, я не права? Ты посидишь, поплачешь, поторчишь на похоронах, чтобы деревня увидела, а потом снова полгода здесь не появишься. И знаешь что? Правильно, не приезжай, тут тебе не место. Пани магистр, чтоб тебя! – Ханка вырвала руку и выбежала из кухни, хлопнув дверью.

Марыся и отец молчали. Приступы бешенства в исполнении Ханки они наблюдали ежедневно, и это уже совершенно не производило на них впечатления. Эва сняла с запястья резинку и скрутила волосы в пучок.

– Это пройдет, – сказала она, взяла хлеб, сделала бутерброд с сыром и принялась молча есть. – Что с похоронами? – спросила после длинной паузы.

– Все уже улажено, – ответил отец.

– Семье ты звонил?

– Да, приедут. Тетка Халинка заночует у нас, так как не успеет на этот свой поезд.

– Понятно. – Эва налила себе чаю. – Хочешь еще? – спросила она молчавшую Марысю.

– Нет, спасибо. Я иду к Бартеку. – Марыся встала из-за стола.

Эва подождала, пока младшая сестра скроется за дверью, и спросила:

– Папа, а как Бартек это принял?

– Плохо, Эвочка, плохо. Ничего не делает, только лежит и спит. Он не хочет есть, не хочет заниматься. Ему хуже, и я не знаю, что делать. Хорошо, что ты приехала, он в последнее время постоянно о тебе спрашивает. Может, ты сможешь его как-то утешить, – ответил отец и замолчал, глядя перед собой невидящим взглядом. – Побудь с ним до того, как уедешь, ты нужна ему больше, чем все остальные, – закончил он негромко.

Марыся позвала с лестницы:

– Эва, поднимись наверх.

Голос сестры вырвал ее из оцепенения.

– Иду, – сказала Эва и вытерла рот салфеткой.

Бартек сидел в кровати. Ему было уже семь лет, но выглядел он значительно младше. Его измененное болезнью лицо было грустным.