Николай Чепурных - Прости мне мои капризы

Ночь.

Во всей своей очевидности.

Насыщенности.

Полноте.

И – почему-то вдруг подумалось – непорочности.

Хотя на самом деле – и эта ночь, и сама нынешняя наша жизнь, с некоторых пор, состоят из ряда других слагаемых – противоположных по своей сути, нередко противоречащих друг другу и вступающих в бессмысленное противоборство…

Ощущение легкого, как щипок первого, еще робкого, предзимнего морозца, – беспокойства… Для которого нет явной причины.

Пронизанный колючей прохладой, словно ощетинившийся, почуявший близкую опасность, еж, – воздух.

Несмотря на то, что на дворе – июль.

Шестнадцатое.

Середина месяца и абсолютная макушка лета.

Прохладно оттого, что климат в здешних местах – серьезный. Суровый. Резко континентальный. Днем температура воздуха может подниматься до плюс тридцати градусов и выше, а ночью опускаться до минус одного и ниже…

Улица.

В невыразительном, бледно-желтом свете изрядно похудевшей ликом, будто от долгого, изнурительного сидения на строгой диете, луны – просматривается лишь в ближней перспективе. Метров на двадцать-тридцать. И то весьма смутно.

(Возможно, это меня и беспокоит – явная недостаточность света…).

У тощего фонаря-дылды, железным истуканом застывшим в каком-то комическом, нелепом полупоклоне, как будто ему от души врезали под дых, – выбит единственный: единственный и огромный, эллипсовидный – «циклопический» – «глаз».

Скорее всего, «злодейство» с лишением фонаря «зрения», совершено недавно.

На узком тротуаре, с невесть когда положенным асфальтом, от которого остались одно лишь грустное «воспоминание», да мелкие и острые камешки, хорошо чувствуемые стопой через тонкую подошву обуви, и разбитой вдрызг проезжей части дорожного полотна – скалятся осколки толстого матового стекла, тускло поблескивая под фарами ныряющих в пугающую неизвестностью и непредсказуемостью даль – машин.

Здесь же находим мы – классическое, «убийственное» орудие пролетариата (согласно отечественной – советской – трактовке, некогда жутко угнетенного свирепым, кровожадным монстром – мировым империализмом…) – тяжелый камень-булыжник.

(Была же кому-то охота – откуда-то нести эту булыжину сюда – наверное, от местной речки, на берегах которой можно найти немало подобных произведений природы – чтобы шарахнуть этак по фонарю…).

Поэтому теперь – только в светлую часть суток, можно, не напрягаясь, прочитать объявление, набранное на пишущей машинке – заглавными буквами – и приклеенное к боковой стенке автобусной остановки:

«Молодая и обаятельная женщина, модельной внешности, без комплексов и вредных привычек, предлагает состоятельным мужчинам приятно провести время. Ч*** – центр, а/я 737».

Вероятно, бумажка эта (около трети обычного стандартного листа) с простенькой, такой, ненавязчивой совершенно информацией, висит здесь, не корысти ради, со времен незабвенных прародителей наших – Адама и Евы (конечно, если тогда в ходу были пишущие машинки…). И никому, в том числе автору, не пришла в голову мысль – ее содрать, зачеркнуть написанное, или заклеить каким-нибудь другим клочком бумаги, как это обычно делается ушлыми представителями вновь народившегося в стране «класса», то есть распространителями всякого рода рекламной продукции, главной целью которых, точнее, тех, кто за ними стоит, является одурачивание наивных и доверчивых соотечественников (как одурачивают – в одночасье, повсеместно и в неисчислимом количестве объявившиеся по наши души, в космическом же, атомном нашем веке, – «потомственные» ведьмы, колдуны, знахари, ясновидящие и прочие шарлатанствующие деятели…).

Содрать – нет!

Но, вот, перед соблазном поучаствовать в развитии столь смелой, очень чувствительной для нашего брата «темы» – некоторые малосознательные «братья» – не устояли. Да и присочинили, пониже и сверху, несколько фривольных, не вполне удобочитаемых (впрочем, для кого как…) перлов: «Вставь мой большой хрен сама знаешь куда», «Раздвинь ноги пошире шлюха!», «Кошка драная я сейчас тебя выдеру!». А один из несознательных членов общества пошел еще дальше, присовокупив к выразительным этим сочинениям – столь же выразительный (правда, не вполне художественный…), начертанный синим фломастером, рисунок, состоявший из двух женских фигур и одной мужской – весьма непристойного характера.