Александр Шляпин - Небо нашей любви. Часть вторая

Кто прямо в одежде, завернувшись в тюремное одеяло, уже спал, кто перед сном доедал остатки хлеба, бережно сохраненного с пайка, запивая его на ночь голым кипятком. По серым и даже почти черным лицам с ввалившимися глазами было видно, что этим людям было сейчас не до карточных игр. Каждый из них, имея огромный срок, в отличие от воров тянул его из последних жизненных сил, не теряя надежду на возвращение домой. Хотя надежда эта была мизерная и эфемерная. На фронт забирали только бытовиков и даже воров, а политзеки— «контра», вкалывала дальше, постоянно ожидая от Сталина какого— то чуда, которое так никогда и не произойдет.

Лагерное отделение Управление Северо— Восточных исправительно— трудовых лагерей «Искра» МВД СССР находилось невдалеке от аэродрома. Подъем в зоне был ранним. В пять часов утра все были на ногах и после короткого завтрака в лагерной столовой, под конвоем пешком, направлялись на работу. Окруженная трехметровым дощатым забором и тремя рядами колючей проволоки, зона располагалась в конце посадочной полосы, так называемого «подскока». Каждый раз, взлетая или садясь на приготовленное зеками поле, летчики перегонного полка рисковали нечаянно зацепить забор или торчащую вышку с вертухаем. Как ни опасался командир полка подобного инцидента, он все же случился:

Это не был первый полет Краснова по трассе Анадырь – Сеймчан. В условиях полярной ночи, он всегда выходил спокойно на аэродром и садился без проблем. Но сегодня что— то было не так. Самолет с самого начала полета трясло и странные, лязгающие звуки двигателя за его спиной заставляли насторожено держаться весь путь, вплоть до самого «подскока».

Валерка сажал промерзшую на высоте восемь тысяч метров «Аэрокобру», в условиях полярной ночи. Ведущий А— 20«В» «Бостон» уже приземлился и освободил рулежку для посадки «Аэрокобр» и самолетов «Хиттихоук», идущих следом за ним «журавлиным клином».

Из— за разыгравшейся метели, Краснов фактически не видел посадочной полосы. Жалкое свечение фонарей и аэродромных огней разрывали внезапно опустившуюся на поселок поземку. Через мрак ночи и снежную круговерть, Краснов уже четко видел заснеженный «старт» и заходя по глиссаде привычно потянул ручку управления на себя. 1450 километров полета были позади, и ничего не предвещало неприятностей. Где— то уже голодным желудком Валерка предвкушал плотный ужин в офицерской столовой в компании друзей летчиков его перегонного полка, как вдруг…

Полоса была рядом… Он ощущал всем своим телом, как самолет послушно приближается к земле и касается занесенного снегом металлического аэродромного покрытия. В этот самый миг, промерзшие на большой высоте резиновые шасси из американской резины, рассыпались, словно стеклянные. Самолет «разулся», и громыхнул по металлическим полосам аэродрома магниевыми дисками, поднимая клубы ослепительно белого огня. Поломав выпущенные стойки, истребитель без тормозов и управления, прямо на «брюхе» понесся в сторону лагеря. Намотав на винт колючую проволоку запретной зоны, он протаранил дощатый забор и замер между занесенных снегом бараков осужденных.

Что было после, старший лейтенант Краснов не помнил. Очнулся он от яркого красного света, который бил прямо в лицо. Голова в тот момент разламывалась от нестерпимой боли. Странный силуэт человека во всем красном склонился над ним и что— то проговорил. Но Валерка не смог разобрать даже слова. Отвратительный, насаждающий звон стоял в ушах, а изображение в глазах рассыпалось, словно мозаика. Странное бульканье звуков исходило, словно из— под толщи воды. Тошнота подступила к его горлу и он, вцепившись в простыню обеими руками, вновь отключился, и полетел в черноту небытия, вращаясь, словно сброшенное деревом кленовое семя. Иногда, делая глубокий вдох, он приходил в сознание, но лишь, открыв глаза, видел вращающийся над собой крашеный потолок. За несколько секунд он, словно винт самолета, набирал обороты, и когда горящие лампочки сливались в сплошной яркий круг, Валерка вновь проваливался в какую— то мягкую и черную бездонную яму.

Очередной раз, придя в себя, он услышал, как кто— то рядом сказал:

– Ну, Ты мужик, и даешь! Неделю, блин, в полной отключке!

Краснов, не поворачивая головы, осмотрелся, двигая только своими глазами. Потолок вращаться перестал, а нестерпимый звон в ушах значительно стал тише. Сегодня было уже легче. Лишь повязка из бинтов туго стягивала голову, и от этого было как— то не по себе. Создавалось впечатление, что он был внутри яичной скорлупы, или в куколке шелкопряда, через которую ему предстояло вылезти на свет божий.