Виктор Улин - 9-й цех

« Наша служба и опасна и трудна; и на первый взгляд как будто не видна .»

Это не про нас сказано. А жаль: есть в наше работе и то, и другое, и третье.

Нет, конечно, нас самих ничто не подстерегает, разве что риск зазеваться на перроне и угодить под спецмашину. Но вся наша служба есть непрерывна борьба с опасностью, вернее с ее угрозой. Не для нас – для тех, кто уйдет в рейс на подготовленной нами машине. Ошибка техника не дешевле ошибки сапера, и сомневаться нам нельзя, надо перепроверять еще пять, десять, двадцать раз – сколько потребуется для абсолютной уверенности. Потому что в воздухе никогда ничего не исправить.

Смысл жизни… О нем пишут и говорят много, даже чересчур. Но, по-моему, за особым смыслом гонятся те, кому просто нечего делать. Мне же искать его не приходится, я доволен своей жизнью и профессией. Даже представить себе не могу, как можно жить, занимаясь нелюбимым делом.

И мужики у нас хорошие; с ними не заскучаешь. Конечно, всякое случается, но друг на друга не рычим, а это при нашей напряженке не последний фактор.

Правда, с некоторых пор поползли слухи, будто вскорости что-то должно измениться. Я в это не очень верю. Общество наше, конечно, развалено до фундамента, но авиационная система относится к тем считанным единицам, которые сумели сохраниться, несмотря на всеобщий упадок. Ну, да впрочем, если и решит начальство – которому сверху всегда видно все. чего мы в упор не разглядим – экспериментировать и на нас, то мне вряд ли стоит бояться: я специалист первого класса, для моего возраста не фунт изюму. Я на своем месте, а когда это правда, то никакие перемены не страшны.

Вот так и работаю. Смену за сменой, день за днем, месяц за месяцем. Но каждый час дарит мне что-то новое – и, наверное, я счастливый человек.

В ночную смену любая свободная секунда отдается сну. У дневной же имеется золотая середина: обеденный перерыв, весьма значительный акт нашей аэродромной жизни. Это не просто принятие пищи, а особое состояние покоя, когда можно часок отсидеться без дел, расслабиться, не спеша потрепаться. В бригаде нас, электриков, пятеро. Чтобы не прерывался рабочий процесс, мы не валим в столовую скопом, а обедаем по очереди. У остальных спецов та же ситуация, и вся смена давно поделилась на несколько стихийно сложившихся, но устойчивых гастрономических компаний. Есть таковая и у меня: наш бригадир Семен Семеныч, плюс молодежь – радист Леша Фоменко и двое прибористов, Саша Котин и Гриня Стеньков.

Сегодня я подзадержался, дольше привычного провозившись с последним нарядом, и когда влетел в столовую, вдоль прилавка колыхалась безнадежно разбухшая очередь. И откуда столько народу понабежало, ведь у всех служб обеды порознь?

–…Эй, Глеб!

Я обернулся – не имей сто рублей! наши успели все взять и заняли уютный столик вдали от прохода.

– Спасибо, мужики, – удовлетворенно вздохнул я, заметив всего одну лишнюю порцию. – А Стенькова что забыли?

– Не волнуйся, не пропадет, – пробасил Семен Семеныч. – Он, эт самое, без вазелина куда хочешь пролезет.

Семен Семенычу сорок два года. Он женат и имеет двух дочек, старшая из которых уже учится в каком-то институте. У Семеныча густейшие черные волосы и роскошный голос; его внушительная фигура производит впечатление атлета, хотя на самом деле это совсем не так: подобно мне, сюда он подался из-за невозможности летать, страдая каким-то хитрым недугом. Но при всем при том Семеныч светлая личность, без него наша жизнь лишилась бы изрядной доли сочных красок. Молодежь уважает его, величает по отчеству: Семеныч – ветеран цеха. В свое время через его руки проходил даже наш реактивный первенец « Ту-104 ». Та давняя пора накрепко впечаталась в Семенычеву память; и если обычный человек, желая подчеркнуть отдаленность прошлого, говорит « до первого Указа это было » или « я еще холостым гулял », то он ведет летосчисление со времен, « когда мы служили на «сто четвертом ». И это не пустая поговорка: при одном лишь упоминании о любимой машине Семеныч светлеет лицом, точно видит сквозь нас девушку из сладких юношеских снов…

– А где же все-таки Стеньков? – поинтересовался я, хлебая перловый суп. – Задержка на трассе?

– Выкрасть могут Гриню нашего, – протянул Котин.

– Кто?! – простодушно всполошился Фоменко.

Леша – толстый очкарик, или очкастый толстяк, в зависимости от о того, что считать главным. Он похож на заспанную сову, рассудителен до невыносимости и тоже обременен семьей, хотя моложе Семеныча почти на двадцать лет. Чтоб избежать суесловия, мы слили имя с фамилией и зовем его коротко: « Фоша ». Медлительность его легендарна. Если Фоша возьмется за работу, то берегись, иностранная разведка: любой, кому не повезет очутиться рядом, успеет дойти до белого каления и захлебнуться бессильной руганью. Но зато делает он все не за страх, а за совесть, и просто незаменим, когда требуется не спеша раскопать какую-нибудь сложную неполадку.