Рэйчел Гибсон: Без ума от тебя

Лили моргнула.

— О. — Она склонила голову набок и нахмурилась, как будто внезапно попыталась вспомнить его. — Вы работаете в ночную смену на мясокомбинате? Я работала там несколько недель пять лет назад.

— Нет. — Он несколько раз стукнул мячом о землю и подождал.

— Хм. — Складка меж ее бровей разгладилась, и Лили повернулась, чтобы уйти. — Мне надо проверить Пипа. Была рада познакомиться, мистер Мэтьюс.

— Мы встречались вчера вечером. — Она повернулась обратно и снова нахмурилась. — Я остановил вас за невнимательное вождение.

Рот у нее приоткрылся.

— Это были вы?

— Ага. — Он кивнул. — Вы отстойный водитель, Лили.

— Вы — шериф.

— Помощник.

— Это объясняет ваши трагичные штаны.

Такер опустил взгляд на свои темно-коричневые брюки с бежевыми полосками по бокам.

— Вы разве не считаете их горячими?

Лили тряхнула головой:

— Простите?

Он бросил ей мяч, и она поймала.

— Скажите Пиппену, что если завтра утром он даст мне поспать, то около четырех я научу его попадать в корзину.

— Скажу.

— Вы не боитесь, что я извращенец?

— Пиппен знает, что ему запрещено покидать двор, не предупредив меня или бабушку. — Она пожала плечами. — А вы уже знаете, что у меня есть лицензия на скрытое ношение оружия. И девятимиллиметровая «беретта». — Лили засунула мяч под мышку. — Просто к сведению.

— Прекрасно. — Такер умудрился не засмеяться. — Но вы хвастаетесь или угрожаете офицеру?

— От отца Пиппена немного толка. Я все, что есть у моего сына, и это моя работа — быть уверенной, что он в безопасности и счастлив.

— Ему повезло с вами.

— Это мне повезло с ним.

Такер посмотрел, как она уходит, затем повернулся и пошел к себе. Только один человек за всю его жизнь заботился о его безопасности. Бабушка Бетти. Если хорошенько постараться, Такер мог вспомнить прикосновение ее нежной руки к своей голове и спине. Но Бетти умерла через три дня после того, как внуку исполнилось пять.

Он зашел в кухню и стянул толстовку через голову. Мать бросила его, когда он был совсем малышом, и у него не осталось никаких воспоминаний о ней. Только фотографии. Кто его отец, Такер не знал и сомневался, что и мать знала. Она, в конечном счете, убила себя коктейлем из наркотиков, когда сыну было три. Ребенком он думал о ней, думал, какой бы была его жизнь, если бы мать не сидела на игле. Став взрослым, он чувствовал лишь отвращение к женщине, которую больше заботили наркотики, чем собственный сын.

По дороге в спальню Такер выключил новости и снял обувь. После смерти Бетти его отправили к тетушкам, которые не хотели заботиться о нем, и к десяти годам он снова вернулся в штат Мичиган и попал в систему опеки.

Сняв брюки, Такер бросил их в корзину, которую использовал для сухой чистки. Никто не хотел усыновлять десятилетку с его историей и плохим поведением. С десяти до шестнадцати лет он большую часть времени провел, убегая и возвращаясь в детские дома и в судах по делам несовершеннолетних, что в итоге поместили его в реабилитационный центр, которым управлял ветеран Вьетнама в отставке. Элиас Пирс был по-настоящему суровым мужиком с жесткими правилами. Но справедливым. Когда Такер в первый раз нахамил, Элиас выдал ему старое кресло с плетеной спинкой и наждачку.

— Сделай его гладким, как попка младенца, — рявкнул он.

Такеру понадобилась неделя, но после ежедневной работы по дому он шлифовал кресло, пока оно не стало гладким как шелк. А после кресла взялся за книжный шкаф и маленький стол.

Такер не сказал бы, что они с Элиасом Пирсом были близки, как сын с отцом, но ветеран изменил жизнь своего подопечного и никогда не относился к нему как к брошенному ребенку. Элиас заставил его использовать подавляемую злость и агрессию во благо.

Такеру не нравилось говорить о прошлом — не нравилось говорить о своей жизни. В обычной беседе, когда кто-то спрашивал об этом, он просто отвечал, что у него нет семьи, и менял тему.

Он подумал о Лили Дарлингтон и о том, как она касалась Пипа. Как смотрела в глаза сыну и трогала за щеки, и говорила, что любит его сильнее, чем звезды. Такер был уверен, что бабушка любила его, но он также был уверен, что она никогда не угрожала надрать задницу ради него. Ему приходилось драться за себя самому. Ему всегда приходилось самому заботиться о себе.

Теперь он был мужчиной — тридцатилетним — и стал тем, кем стал, благодаря тому, что пережил. Такер знал многих парней, которые вернулись из Ирака или Афганистана и с трудом могли приспособиться к жизни вне армии. Но не он. По крайней мере, не в такой степени. Такер давным-давно научился разбираться с дерьмом, которое сваливалось на него. Справляться с травмой и оставлять ее позади. О, у него имелись очень мрачные воспоминания, но он не жил с ними. Он с ними разбирался. И двигался дальше.