Мария Соловьева - Скорей бы зацвели одуванчики

– Алл, ну сколько раз тебе говорить – не со смородой, а со смородиной! Эх вы, питерские…

Девушки вернулись за свой столик. С минуту сидели молча. Алла покусывала вафлю, облизывала мороженое и запивала мелкими глотками кофе. Губы подергивались, то и дело фыркала, словно вот-вот снова расхохочется. Затем отложила мороженое на блюдце, отхлебнула кофе и отставила в сторону чашку.

– Кофе жжет, мороженое ледяное, зубы можно испортить. Пусть подтает, полежит, времени вагон еще.

– Алл… – Ангелина доверительно ткнула ее локтем в бок. – Я так поняла, у вас с ним все серьезно?

Алла рассмеялась тем же грудным смехом.

– Куда уж серьезнее. Мы расстались… – Замолчала и снова отхлебнула кофе.

– Да ты что… Он же такой вроде правильный, хороший.

– Хороший-хороший, лучше некуда. Где уж нам. Недостойны… – Алла снова хлебнула кофе и чуть не подавилась, сдерживая смех.

– Ни фига себе. Он же Ромке говорил – мне Ромка сказал, что ты ему очень нравишься.

– Это не я ему нравилась. Это та паинька-заинька, за которую он меня принимал. Блин, убила бы сучку – Алла резко скомкала блестящую обертку от мороженого.

– В смысле?

– В коромысле.

– Алка. Пойдем, поговорим. Успокойся. Ну-ну, из-за мужика плакать, ни один из них не стоит. Только что смеялась…

– Да нормально все – Алла стерла слезы, откинулась на спинку стула и, закинув ногу на ногу, стала допивать кофе. Узкое смуглое колено выглянуло из под юбки.

– Ага, девчонки, вот вы где – у столика стояла Аня Селезнева и смеялась по своему обыкновению. И даже веселее, чем обычно.

– Девочки… Что щас было! Пришла я в деканат, заявление писать на академку. А бланка готового у них нет, так дали мне образец, чтобы от руки написать. И я, прикиньте, в слове «заявление» одну букву перепутала. И получилось…

– Охренеть! Просто охренеть! – Алла хлопнула ее по плечу и захохотала истерическим, утробным смехом.

– Так вот ты какая – сказал мужской голос.

Девушки резко перестали смеяться и подняли глаза. Возле столика стоял Павел.

Он застыл, словно сам обалдел от своих слов.

Алла с улыбкой глянула ему в глаза.

– Уж какая есть! Пойдемте, девочки.

– Вот дебил! Я тебе клянусь, он дебил – громко сказала Аня, когда они выходили из буфета. Павел так и остался у столика.

Девушка с волосами цвета морской волны медленно идет по набережной Канала Грибоедова, от метро, в сторону Спаса на Крови. Время от времени склонит голову то на один, то на другой бок. То вдруг остановится, обопрется локтями о решетку, и глядит на чёрную с солнечными искорками чешую канала.

Вокруг – летний Питер. Возле каждой кафешки выстроились рядком ящики с цветами. Анютины глазки и петуньи всех мастей любопытно разглядывают снующих мимо девушек в ярких сарафанах, топиках и блузках с обнаженными плечами. Гитарист на мостике выводит то «Город золотой», то «Yesterday», то «Эсмеральду». Золотая мозаика храма слепит глаза.

Девушка идёт дальше. Иногда почти столкнется с прохожим, бегущим навстречу.

Так она доходит до собора. Рассеянно глядит на золотую фигуру Воскресшего, крестится. Переходит к парку перед самым носом лошадки. Немного оживившись, подходит к девушке, продающей засахаренный миндаль, покупает кулёк. Неспешно грызет орех за орехом, заходит в парк и бессильно опускается на скамейку напротив Русского музея. Откуда-то из окон, она знает, выглядывает Мефистофель. Откидывается на спинку и закрывает глаза.

…Тут мы носились, бывало, с Владом и Марианной. Да вижу. Бежим. Ее маман сейчас подойдёт, и будет ругаться, что ей за нами не поспеть, одышка. Сначала я догоняю Влада и даже касаюсь рукой, но он делает рывок и уносится вперёд. Я стою, пытаясь перевести дух. Ага, Марианна догоняет. Догнала. Схватила за руку. Вдруг все темнеет и кружится. Все бегут. И я бегу по городу. Город не такой как наяву, а такой, как он обычно является во сне. То ли за Владом с Марьяшей, то ли спасаясь от неведомой беды. Где же они? Вот Марьяша. Раскинув руки, пытается удержаться на краю какой-то грязной канавы. Давай, держись за меня. Вот так. А где же Влад?

Алла открыла глаза. Кругом был залитый солнцем летний парк. Но было страшно, как много лет назад, когда приснился котенок с оторванной лапкой. Она тогда почти до самого утра лежала в постели, и ни неумелые детские молитвы, ни любимые уютные книги вроде Чарской или Дюма не помогали заснуть. А через пару дней Лазареву на труде чуть кисть руки не оторвало. Ладно, снам нельзя верить. К тому же всё обошлось…