Ару Василиск - Цветок, что умирает после рассвета, не человек ли это?

– Я сочувствую Вам, господин Ким, – вкрадчиво говорил доктор Пак, – всё происходящее может показаться Вам ужасной несправедливостью, я совершенно с этим согласен! Но Вы должны быть сильным. Это ещё не конец.

«Это только начало».

Джеха был уверен, что доктор никогда бы так не сказал, но недоговорённое повисло в воздухе так отчётливо, словно слова были начертаны пылающей дланью.

– Не мучайте себя, отдохните и верьте в себя. Если Ваши чувства настолько сильны, что способны были вызвать болезнь, то они вполне заслуживают взаимности. Покорите свою красавицу, разожгите в ней ответный огонь и всё наладится.

Чужая рука скользнула по плечу Джехи в попытке его подбодрить, но он невольно дёрнулся, уклоняясь от ненужной ему жалости, и встал. Пробормотал под нос заученные благодарности и пошёл прочь, чтобы его не стошнило. Надо было уйти как можно дальше – от полумёртвого кабинета, где пахло болезнями, не одной, но тысячами, от самой больницы, где сами стены пропитались страхом перед увяданием, прочь от себя и проклятого цветка.

Джеха быстро шагал по тусклым больничным коридорам, он стремился выйти на свежий воздух. Когда выход был совсем рядом, всего-то шаг-другой, его окликнула медсестра. Это была девушка, неприлично ярко накрашенная, её миндалевидные глаза улыбались ему, скользили по его лицу и за долю секунды Джеха почувствовал себя изученным . Девушка заговорила с ним – оцените качество услуг по шкале от одного до десяти, где один это совсем плохо, а десять – отлично, и вот ещё… – в какой-то момент он поплыл, размяк, развалился, потому что сжавшееся внутри перестало так тянуть. Рентгенограмма полетела вниз, Джеха видел, как медленно она падает, разворачивается и открывается нараспашку. Медсестра, эта милая девушка с кроткими глазами, присела и подняла бумаги, всё ещё улыбаясь. Момент, когда она поняла диагноз, был прозрачен. Раз, лицо девушки побледнело. Два, она испуганно отшатнулась от Джехи и весь её флирт исчез, испарился, как сигаретный дым на ветру. Впервые за всё время, как Джеха узнал о том, что болен, он посмотрел прямо в глаза другому человеку. Тот страх, что он прочёл на чужом лице, пробрал его вернее, чем снимок лёгких. Джеха забрал бумаги, нещадно их смяв, и вышел на улицу, туда, где существовал день и не было испуганных медсестёр.

Ему хотелось сбежать от себя, вернуться в безмятежное прошлое, на год или на два назад, а может и вовсе в давно забытое детство, поэтому он высчитывал шаги, каждый уносил его дальше. Джеха не знал, как он сможет всё это выдержать. Недавно писал ШиУ-хён, спрашивал, зайдёт ли он в воскресенье на новоселье. Хён наконец-то съехался со своим парнем, до этого они встречались года четыре, если Джеха правильно помнил. Придётся пойти, иначе ШиУ обидится, а обиженный друг мог дуться не один и не два месяца. Звонил кто-то из семьи, мать или сестра, Джеха вслепую пролистывал пропущенные, не желая узнавать кто именно хотел узнать, как у него дела. Минчже присылал фотографии, потом забросал его вопросами, понравилось или нет, с последнего сообщения прошёл день и похоже, что он начал беспокоиться.

Никому из них Джеха не ответил. Придя домой, он метался по квартире, словно загнанный в ловушку зверь. Нет-нет-нет-нет-нет. Вереница нет тянулась за ним из комнаты в комнату и опутывала его, лишая подвижности и способности думать о чём-то другом. Когда он сбежал из палаты, то мог только лежать поперёк кровати, ни на что другое сил не хватало. На исходе вторых суток Джеха вспомнил, что ему надо идти на второй приём. Разбитый и утомлённый собственным отрицанием, он втащил еле живого себя в кабинет к доктору Паку и пребывал в безразличном состоянии, пока медсестра не пробудила в нём нечто, что зашипело, как раскалённая лава, на которую выплеснули ковш воды. Только вбежав в маленькую свою квартирку, Джеха понял, что это за чувство. Это была злоба.

Гнев пузырился в нём отвратительными вспышками жалости к себе и судьбе, яростью на это никчёмное и никому не нужное чувство любви.

«Почему я?», – остервенело думал Джеха, стаскивая с себя одежду, которую он нацепил невпопад утром, будучи в не совсем ясном сознании.

«За что?» – исступленным шёпотом повторял он, закидывая бельё в корзину для стирки и, не сдержавшись, пнул её один раз, затем другой, пока грязная одежда не оказалась разбросанной по всему маленькому коридору.

Джеха и сам не мог объяснить, откуда взялась чёрная злоба, ему казалось, что он весь сочится ею, с ног до головы. Именно её увидела та молоденькая медсестра, как и увидят другие люди, как и Минчже. Мысль о нём отрезвила Джеху, выбила из головы все остальные мысли и оставила только воспоминания о тепле тёмно-карих глаз и звонком заливающемся смехе. На писателя накатил запоздалый стыд за себя. Он нагнулся, собирая разбросанные в этом непонятном порыве ненависти ко всему вещи, но потом швырнул их в сторону, сел на пол, сползая по стене.