Юлия Добровольская - Я ненавижу твоего бога!

Отец был красив. Он и сейчас красив. В свои семьдесят два. Он строен, силён, бодр.

Раньше я им восхищался до умопомрачения. До помутнения рассудка.

Я был влюблён в него. И ненавидел. Одновременно. С одинаковой силой. С ужасающей силой.

В один и тот же миг, глянув на отца, склонённого над тарелкой в молитве, я готов был плакать от восторга любви и размозжить его красивую голову тяжёлым чугунным подсвечником, стоящим на полке за его плечом.

Я готов был броситься отцу на шею, приникнуть к его большому телу, чтобы он прижал меня к себе своими сильными руками и не отпускал до самой смерти. Я готов был перерезать ему горло, чтобы больше никогда не слышать этого чарующего голоса.

Я мечтал свернуться в комочек на коленях отца, ощутить его дыхание на своей макушке. А потом всадить ему в самое сердце острый длинный тонкий нож, похожий на клинок, – тот, которым отец обычно шпиговал рождественский окорок.

Сейчас я ему завидую. У него есть то, чего напрочь нет во мне. У него есть безотказно работающий тумблер. Переключатель. Когда-то он поставил его в положение «офф», в положение «красный», в положение «отключить». И опломбировал. Теперь это намертво. Отключено. И контакты заржавели. Поэтому больше никогда. Поэтому теперь навсегда.

А я не могу…

* * *

Я не могу молиться.

Сегодня я выйду из дому, не помолившись.

Скоро мне сорок два.

Я хочу выйти отсюда и больше никогда не вернуться.

Как это делают на Востоке: пожил, нажил, насладился и оставил. А дальше – только жизнью духа. Без дома, без семьи, без собственности. Твой дом – мир, твоя семья – братья по духу, твоя собственность – то, что на тебе.

Кто бы слышал!..

Впрочем, не стоит заблуждаться, это не для меня. Я не могу жить только жизнью духа. Оказалось, у меня есть тело. Кто-то меня им наградил. Скорей, обременил. Красивым, здоровым, сильным. Жадным до жизни.

И бремя это я начинаю ощущать только теперь.

Однажды, отец, наставляя меня на пасторское служение, сказал: твоя красота – твоё испытание, твой крест.

Я спросил: а твоя?

Он помолчал и сказал: моя тоже.

Тогда я ещё не задавал неудобных вопросов. Ни себе, ни другим.

Тогда я ещё витал в звенящем от взмахов ангельских крыл серебристо-перламутровом тумане неофитства.

И даже то, что супружеская жизнь не приносила мне той радости, о которой говорится в Библии, не угнетало меня.

Тогда любое сомнение разрешалось одним взмахом обоюдоострого меча: такова воля Божья.

Я был молод и крепок. Мои неярко выраженные и немногочисленные амбиции вполне удовлетворялись в области служения горнему.

По всем прогнозам и признакам кончалось время всяческих несвобод. Я выходил из подполья плечом к плечу со старшими братьями во Христе, хлебнувшими лиха на своём поприще. Я подхватывал знамя их служения. Мне было не до восхищённых взглядов девиц и матрон. Я знал, что «плоть желает противного духу», поэтому лучшим способом был полный её игнор. Мне было нетрудно – я не умел любить и не желал желать.

* * *

Я ухожу из дому всё раньше и раньше.

Прежде мы все вместе завтракали.

Потом я стал делать это один, пока все спят.

Теперь после завтрака в одиночестве я ухожу в спальню – жена уже проснулась, спальня свободна.

Я сажусь за крошечный стол. Это мой кабинет по утрам. Поздно вечером – мой кабинет на кухне.

Недавно я купил себе удобное кресло – в нём хорошо работать и можно время от времени расслабиться, чуть откинув спинку, как в автомобиле.

Я смотрю в окно.

Серое утро.

Осень.

Непрекращающийся дождь – то сильный, то едва заметный. Даже когда с неба не льёт и не капает, кажется, что он не прекращался ни на минуту. И никогда не прекратится.

В такие дни трудно поверить даже в то, что знаешь по собственному опыту. Трудно поверить, что солнце есть. Что где-то оно есть. И лишь чем дальше в осень, тем более веришь в существование снега.

* * *

Мне сорок два.

Ей сорок девять.

Мы не сделаем этого, говорит она.

Я хочу уйти и не вернуться.

Если уж не нельзя к ней, то я не хочу никуда.

Здесь я не хочу. Здесь мне всё поперёк горла.

Я хочу себя убить. Потому что я не хочу жить. Я не хочу так жить.

Самоубийство – грех.

Пусть бы это сделал кто-то за меня.

Например, пьяный водитель может размазать меня по асфальту. Или по стене. И удачно скрыться. И в придачу наутро забыть о содеянном. Забыть, чтобы ничто впоследствии не омрачало его жизнь. А я оттуда , с небес, как-нибудь отблагодарю того парня. Подслушаю его мечты и попрошу Отца небесного пособить в их осуществлении…