Кира Мюррей - Сорок второе августа

И он с поразительным упорством пытался искоренить в себе все намеки на вспыльчивость сестры.

И теперь к нему намертво пришилась привычка, списанная у матери, улыбаться каждый раз, когда захлестывает ярость. Впрочем, это не единственная его схожесть с матерью.

Он всегда был её любимчиком из-за похожего спокойного нрава. Раньше они часто сидели на кухне за чашкой чая, ведя долгие беседы не о чем. Его мать ошиблась лишь однажды – выбрав его отца. После этого она ни разу не была в отношениях, так же как и он, не видя смысла быть с кем-то кого ты не любишь до дрожи, до готовности отдать свою жизнь.

Сестра говорила, что они оба начитались бульварных романов, а на её безымянном пальце блестело обручальное кольцо.

Его старушка мать стала причиной его глубочайшего уважения к женщина. Она прожила жизнь, посвятив её детям, оставшись верной мысли о безграничной и преданной любви. Даже, когда лежала на смертном ложе, старость приковала её к кровати, она говорила, что там, на небесах, или же в следующей жизни она встретит мужчину предназначенного ей судьбой.

Вениамин умылся, вода была такой холодной, что кожа рук покраснела, а пальцы слегка сводило.

Будь его мать жива, она бы разочаровалась в нем.

И он рад, что его бабушка не дожила до этого времени. Она была женщиной практичной, советской закалки. В молодости красива, но при этом никогда не бывшая глупышкой.

К выбору мужа она отнеслась со всей серьезностью. Выбирала едва ли не как лошадей. По породе, по родословной, по болезням в роду, по прикусу, зубам и ещё множеству факторов.

Вениамин помнит, когда приезжал к ней в детстве. Она ему напоминала ведьм из сказок. Старая, сварливая, с громким голосом и прищуром глаз. Даже когда она смеялась у него что-то внутри содрогалось.

Она рассказывала как по молодости за ней бегали красавцы на селе. Рассказывала с какой-то гордостью, как они приносили целые охапки цветов. А замуж она вышла за того, кто принес ей баклажку молока и хорошего бычка.

А вот те парни, те с цветами, её смешили. Она рассказывала с такой веселостью, как будто это была лучшая шутка, как они печально глядели ей в спину.

Не смешил её только один паренек. Того тоже звали Вениамином, но его бабушка уверенно утверждала, что это совпадение. Она вообще не принимала участия в выборе имени.

Вениамин был соседским мальчишкой, жил в покосившейся избушке. За душой ни гроша не имел и вообще был детдомовский.

Он бы о нем и не узнал никогда, если бы однажды не пришел к бабушке, а та подвыпившая. Стояла перед ней рюмка и открытая банка с солеными огурцами. Старуха как-то осунулась, потеряла ту спесь и уверенность, что присуща русским женщинам на селе.

«Как сейчас помню, – крутя в пальцах маринованный огурчик, говорила бабушка, – волосы как пшено и весь нос в веснушках. Глаза яркие-яркие и когда он улыбался они как будто сверкали золотом».

Вениамину тогда было четырнадцать, но глядя на старую женщину он чувствовал, как в груди что-то сжимается. Почему-то для него было до ужаса очевидным, что образ того парня его бабушка, сильная, старая женщина, пронесла в сердце через всю свою жизнь.

«У него ничего не было. Совсем ничего. А я перед ним ходила то так, то эдак. Нос задирала, косы цветами украшала. Не заговаривала. Гордая же была. А он и не подходил».

Вениамин вышел с туалета и отошел слегка в сторону, пропуская других посетителей. За пять минут, что его не было в зале, казалось людей стало раза в два больше.

А он стоял и не спешил пробиваться обратно к своему столику. Эти встречи вызывали печально-болезненные воспоминания. Но и не встречаться он тоже не мог.

Ему казалось, что если он позабудет о старых друзьях то со временем растворятся в памяти то, что происходило десять-пятнадцать лет назад. И он забудет то кем хотел быть. Как будто подхватит от других людей, как какую-то проказу, болезнь под названием «скучный взрослый, скучная жизнь».

Варвара бегала между столиками и была до невероятного прекрасной в освещении бара. Желтоватые блики сверкали в её темных волосах. Она походила на девушку с картин, такая же далекая и очаровательная.

В горле встал ком.

Даже ночью город не спал. Сумрак, как стекло, разбивали фонари, возвышающиеся вместо деревьев вдоль дороги. Фары куда-то спешащих машин слепили, мелькали, напоминая светлячков.

Его телефон разрядился где-то два часа назад и отключился.

Но он все равно не спешил домой. Медленно шел по улочкам, тротуару, сейчас переходил мост. Вениамин остановился, ловя лицом прохладный ветер ночи. Вода реки казалась черной, как какая-то безграничная бездна.