Таня Винк - Мое второе Я

– Они уже переносили этот забор, – добавила Зойка, – они никогда не успокоятся, такие уж люди – глаза завидющие, руки загребущие.

Но разговор о событиях в поселке не спасал от грустных мыслей, и Зоя думала о том, что Таня входит в тот период жизни, когда начинается разрушение самых светлых девичьих надежд и мечтаний. Разрушение наивного мира ребенка, потеря сказки, столкновение с реальностью, а они, родители, должны помогать детям адаптироваться в мире взрослых. Реальность эта, как голодный крокодил, уже стремится переломать слабенький хребет неоперившегося человечка, спящего в доме, и ее, Зойкина задача – защищать своего ребенка, но как это сделать? Как научиться не переступать ту грань, за которой ты становишься на тропу войны против своего дитяти?

Папа однажды сказал Зое: «Я не знаю, что такое отец, я вырос в детском доме, но я буду стараться». И он старался изо всех сил. Зоя тоже не помнит, что такое мама, она не знает, что такое женщина в доме, – покойная бабушка не была хозяйкой, теплом, солнышком, она была вечным напряжением и вечным недовольством. И что же Зойке теперь делать? Она тоже старается. Но отец окончил педагогический институт, он изучал психологию, а Зойка ничего не изучала. И как сказать папе о том, что происходит с мужем? Он же с ума сойдет… Да, она сказала – ссора вспыхнула из-за юбки, но ни слова о том, что Саша юбку эту топором порубил и какие бешеные у него при этом были глаза.

– А насчет юбки не переживай, – тихо говорит отец, и Зойка вздрагивает: он ее мысли читает? – Может, рано ей еще такое носить, это ж дорогая вещь.

– Да все ее подружки носят, – так же тихо отвечает Зоя.

– Ну, тогда не переживай… Скорее всего, Саша за нее волнуется, просто не знает, как это правильно выразить. Знаешь, мне тоже иногда хочется забыть про педагогику и поубивать всех моих учеников, – он смеется, – но я стараюсь быть добрым.

– У тебя это получается, потому что ты самый добрый человек на планете, – Зоя обнимает отца, – ты уникальный. Я очень тебя люблю.

Она лежит на старой кровати и смотрит в белый потолок, но чувство такое, будто под ней не матрац с изношенными пружинами, а облако. И еще запах. Бесценный, неповторимый запах родного дома. Запах чистоты, побелки, лаванды, свежевыстиранных гардин, реки, плещущейся в конце усадьбы, груши, растущей под окном, и печки. Печь вычищена, подготовлена к зиме, и если открыть дверцу, то внутри запах дыма и золы. И еще пахнет дровами, они горкой лежат рядом с печкой – а вдруг посреди лета начнутся холода? Уже давно в доме стоит газовый водонагреватель, но папа печь не разбирает, с ней уютно, говорит он, особенно в стужу.

Старый дуб во дворе поскрипывает, щупальца лунного света медленно передвигаются по дощатому полу там же, где она наблюдала их еще совсем малышкой, прислушиваясь к дыханию мамы. В лесу ухает сова, и оттуда же шум воды, прибывающей в лоток, излюбленное место купания детворы, – на языке специалистов это звук от гидроудара. И от всего этого – от щербинок на досках, от потертостей на пороге, от рисунка, сделанного на обоях Зойкой в четыре с половиной года маминой помадой и голубыми тенями (кусок обоев вырезали и сунули в рамку под стекло, и теперь эта «картина» висит над кроватью), а также оттого, что этот дом ее всегда радушно принимал, – Зое хорошо здесь, как больше нигде в целом мире.

И еще ей хорошо оттого, что дочка рядом, – чего еще может желать материнское сердце? Щупальца лунного света подобрались к рассыпавшимся по подушке волосам Танюшки, и Зоя будто увидела себя, будто это ей четырнадцать и будущее еще так прекрасно. И она должна защитить своего ребенка, защитить все прекрасное.

Ее глаза наполняются слезами, она зажмуривается, вытирает влагу с виска, и тоскливое чувство невозвратимых потерь заполняет ее душу – так бывает всегда, когда она здесь, лежит на этой кровати, в этой комнате, свидетельнице ее девичьих переживаний, ее первой любви, так глупо и внезапно оборвавшейся…

– Это и есть пиковая дама? – хмыкает Зойка.

Она хочет показать, что женщина на экране, затянутая в черную кожу, в ней ничего, кроме брезгливости, не вызывает. Она хочет сказать что-то насмешливое, пренебрежительное, но у нее не получается, и она с трудом сдерживает себя, чтобы не сорвать экран телевизора со стены и не потоптаться по нему.

– Да, это Марина Дудина, – говорит Денис, – тридцати шести лет, в Харьков приехала из Курской области. Поступила в педагогический институт, на третьем курсе была отчислена по причине академической неуспеваемости. Занималась проституцией, содержала бордель, имела связи в милиции – поставляла девочек ночным патрулям, начальство обслуживала. После преобразования милиции в полицию связи не оборвались, но теперь она не бандерша, а блогерша.