Ирина Мист - Записки на простынях

Она частенько плакала, забивалась в угол, пыталась не отличаться. Всё было тщетно. Слишком рано она поняла, что такое одиночество, и как надо жить, чтобы тебя замечали и позволяли жить по-своему.

Она не помнила, когда это началось. Стоило ей разозлиться, а потом простить – и с её обидчиком что-то случалось. Нет, ничего страшного или смертельного. Обидел – на следующий день попал в аварию. Даже аварией не назвать – всего лишь поцарапались.

В другой раз любимый изменил Инге на её же глазах. Инга продолжала улыбаться, скрывая боль, выворачивающую наизнанку. Доиграла роль до конца, и уже дома позволила злости выплеснуться. Сон не шёл. Перед глазами мелькали картинки – вот он обнимает и целует её соперницу, почти девочку. И вдруг – ледяное спокойствие. Словно мыслям сказали: «Стоп!», опустили шлагбаум, и они, злые, мятущиеся, бестолковые так и столпились перед ним, шумные и беспокойные. Инга лишь шепнула: «Бог с ним», – и тут же провалилась в безмятежный сон.

Наутро новость кочевала от одного соседского дома к другому. Ночью там случилась поножовщина – грубая, кровавая, но безопасная. Всю ночь вызывали скорую и ездили в травмпункт. Конечно, было не до девочки и не до секса.

Но искренне забавлялась она другим случаем. Её муж замутил интрижку с девчонкой на тридцать лет моложе. Решил тряхнуть стариной – и заказал билеты в Париж. И надо ж было такому случиться – как раз началось извержение вулкана с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль. Рейсы отменялись один за другим, муж вылетел последним, самолёт развернули на полпути.

Вернувшись, он позвонил девочке, так и не ставшей его любовницей с предложением самой съездить в Париж, благо жила она в тихом французском городке за пару сотен километров. Но и этому не суждено было случиться из-за внезапной забастовки железнодорожников.

А Инга взяла на заметку то состояние ледяного спокойствия и фразу «Бог с ним». Как будто всю боль она вкладывала в эту фразу, мысленно прощала – и дальше вмешивались другие силы.

Какие? Знать она не хотела. Для божественных всё было слишком темно и жестоко. Но не судите, да не судимы будете.

А она продолжала прощать, упиваясь весельем, а потом кто-то заболевал, кто-то…

А она ускользала. Бывшие ещё долго искали её, видели в своих снах, но не находили. Словно она выстраивала надёжный барьер между прошлым и настоящим. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды…».

Маски. Маскарад. Вечер масок. Здесь маски не надевали. Их сдирали, обнажая живущие под кожей пороки. Истекающие гноем, приторно пахнущие, проеденные червями. В людях не оставалось ничего человеческого. Гадкие душонки, скрючившись, выползали на поверхность.

Инге было тесно – ощущение мерзости душило её. Нет, не была она святой. Искренней – да. Умела лгать, но не любила.

Но было что-то безрассудно пьянящее в этом вечере. Как в детстве, когда шалишь, понимаешь, что будешь наказана, но не в силах остановиться. И уже танцуешь, подбираясь вплотную к границам дозволенного. Балансируешь на грани, порой не понимая, где она, эта тонкая грань.

Инга давно взглядом следила за Натальей – дивно красивой девушкой с каштановыми волосами. Сексуальной и раскованной, даже чуть слишком. Самка на поводу своих инстинктов.

В танце их взгляды скрестились, и губы на мгновение встретились. Первобытная страсть захлестнула обеих. Девчонки острыми стрелами языков вонзались в рот друг друга, кусали губы почти до крови.

Вокруг – зрители. Но какая разница, куда они смотрят – на сцену или на них, разыгрывающих собственный спектакль перед сценой. Две сучки. Две хищницы, не уступающие друг другу в этом поединке.

Когда-то Инга стала делить людей на две группы. Солнечные – яркие, живые, тёплые. От них веет весельем, искренностью, ощущением жизни, бьющей через край. В их волосах или глазах навечно поселились солнечные всполохи. Глядя на них, едва сдерживаешь улыбку. Тёплые. И в душе – такие же.

И лунные. Чуть отстранённые, холодные, глубокие. Глядишь им в глаза – и тебя затягивает в бездну, ты касаешься мерцающего ночного неба и океанских холодных бликов. Холод и отстранённость – вот и всё, что можно сказать о них. И они могут быть искренними, но их искренность пугает. Всасывает туда, где мертвенно-холодно, всё вокруг дышит таинственностью и неизвестностью. Страшна ведь не смерть, а её ожидание. Так ведь? Неизвестность пугает.

И даже если они красивы или такими только кажется, от них держишься на расстоянии. Вот так – безопасно. С ними – нет лёгкости. Если чувства – то на изломе, жизнь – по лезвию, слова – двусмысленны и многогранны. Взгляды – пронзительны. Прикосновения – проникающие сквозь кожу, достигающие сердца. А уходят – забирают твою часть. И тебе больше не стать цельным, всегда остаётся что-то, всецело принадлежащее ей. Кусочек, благодаря которому в тебе навсегда поселяется щемящая тоска по чему-то ушедшему, бесконечно родному.