Ирина Мист - Записки на простынях

Истинная близость – знать, что другой понимает меня лучше, чем я сама.

Я ж в себе не разберусь.

У меня семь пятниц на неделе. И все разноцветные. Под одним чувством скрывается другое, а до правды – настоящей и обнажённой – как до луны. А кто-то другой знает меня.

Садо-мазохизм – квинтэссенция моей любви. Только очень любимым людям позволяю причинять себе боль. Любимые с безошибочной точностью хирурга знают, в каких точках опасно, и меня уже не вернуть.

Каждый новый садист более изощрён в играх на грани. Мысленно благодарю бывших – не будь их, сбежала бы при первом ударе. Или выдохнула бы: «Нет».

Тянет к людям со странной репутацией. Сборище гениальных безумцев. Говорят, нормальному человеку не добиться чего-то выдающегося.

Пригласили меня в БДСМ-студию. На стенах – завораживающие картины. Одна манит фантастическими сочетаниями красок. А я – как ребёнок: чем ярче – тем лучше. От другой, в стиле Дали – взгляд не оторвать. Притягивает и пугает одновременно. Обе написаны пациентками психиатрической клиники. Может, и в жизни так. Нужно быть слегка ненормальным или с червоточинкой, чтобы творчеством задевать сердца других.

Издали наблюдаю за людьми с сомнительной репутацией. Мечтаю познакомиться. И тут же мироздание подкидывает такую возможность. Милые эксцентрики, эксгибиционисты в хорошем смысле этого слова. Я ведь тоже слегка такая. Иначе не выступала бы с честными перфомансами и не писала бы дневники и заметки. Кто-то пишет о том, что принято, привычно не вызывает разногласий. То, что ласкает взгляд, и ублажает слух. Я же предпочитаю о том, что вызывает жаркие споры. О нетривиальном сексе, иной любви и чувствах на грани. Так и тянет разжечь войнушку местного масштаба, задеть за живое и выставить всё в ином свете. Хотя человек-то я мирный.

Я и в жизни бываю разной: когда встречаемся вживую – одна, за экраном монитора – другая.

Остальные – так же. Их репутация в виртуальном мире оттолкнула бы большинство. В обычной жизни – умнейшие люди. С ними легко и комфортно.

И пусть хобби у них другое. Одни спицами вяжут шарфики, иные – людей верёвками.

Многие книги врезаются в память, но назвать их любимыми не могу – слишком тяжёлые.

Любимые – те, что забираю при переезде, даже если в новой квартире всего один, скромный по размерам, книжный шкаф. Время от времени беру их в руки и читаю вновь. Как «Мастера и Маргариту» Булгакова. Когда-то перечитывала каждый год в конце мая. Но единственно любимой книгой не назову.

Сильное впечатление оставила «Большая телега» Макса Фрая. Назвать её любимой язык не поворачивается – сказки-истории для меня, сорокалетней, вроде как, несерьёзно.

На днях в книжном магазине на глаза попался роман Нила Геймана «Американские боги». Не первый раз слышу о нём. Станет ли он любимым – сложно сказать. Но пока глотаю страницу за страницей. Ложится сюжет на мою картинку мира. Близок мне шаманизм и древние религии. Волшебство уживается с реальностью. Верю, что мир разговорчив. Вижу это, когда разрешаю себе побыть немного ребёнком. И реальность выворачивается вопреки здравому смыслу, явив очередное чудо.

Мне близки эти три книги. «Мастер и Маргарита» – невероятно притягательной чертовщинкой, Нил Гейман – картинкой мира, совпадающей с моей, и «Большая телега» – флиртом с городами.

Хочу так же. Наложить карту звёздного неба с созвездием Большой медведицы на карту Европы, а, может, России. Взять билет на ближайший отъезжающий поезд и – вперёд, с открытым сердцем на свидание с городом, о котором ничего не знаю. Города принимают сразу или долго испытывают, а потом беззастенчиво флиртуют с приезжими. С небес по взмаху дирижёрской палочки уличного музыканта льются фуги Баха той самой симфонии то ли до-мажор, то ли ре. Музыканты не отбрасывают тени. Неизвестный художник рисует на набережной твои портреты. Кошка рассказывает истории о продавце времени. И можно рвануть в нарисованный город лишь потому, что художник нарисовал это место с любовью.

Тоже хочу научиться заигрывать с городами.

Детство… У кого-то солнечное, спокойное и безмятежное. У иных – вязкое, давящее, затягивающее в трясину стыда и вины за свои почти чёрные волосы, смуглую кожу и карие цыганские глаза, отливающие то позолотой, то старой бронзой, то сыплющие огненными искрами. Особенного-то в ней ничего не было. Кроме того, что её не любили с детства. Сторонились, избегали, дразнили. Обычная девчонка – всегда была изгоем. И не скажешь, боялись ли её дети или избегали из-за непохожести. Мальчишки изредка тянулись к ней, но та навсегда запомнила случай, когда её друг попросил следовать на расстоянии нескольких домов – чтобы никто не подумал, что они направляются к нему домой.