Татьяна Розе - Под созвездием Южного Креста, или Хорошо ли жить в Африке?

– Обманывает медицина, пугает, это чтобы мы не пили, – догадался Сергей.

– А мы пили, пьем и будем пить, – рассмеялся Мишка.

Все веселились, изредка осматривая раздетого до пояса Олега, и, удовлетворенные осмотром, опять наливали.

Через день Олег улетал с военного аэропорта Чкаловский в Анголу. Он выбрал себе место около иллюминатора и, убрав на полку куртку и сумку, сел в кресло. Олег машинально огляделся вокруг, профессиональным взглядом оценивая ситуацию. Удовлетворенный осмотром, он расслабился и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

Через некоторое время он задремал. И опять к нему пришел сон, который преследовал его всю жизнь, – мать сидит на стуле, а он, четырехлетний карапуз, стоит рядом с ней. Мать гладит его по русой головке и причитает: «Кормилец ты мой, на тебя вся надежда», и горько-горько плачет. Этот сон приходил к нему с завидным постоянством, образ сломленной жизнью женщины – его матери – постоянно всплывал в памяти…

Трудное у него было детство. Да и у кого оно было легкое в то тяжелое послевоенное время?

Родился Олег в Москве через два года после окончания войны. Его отцу Павлу Семеновичу было под пятьдесят, когда он женился на его матери Пелагее Ивановне, в тот год ей исполнилось тридцать. Отец прошел всю войну, имел несколько ранений, а один осколок около сердца так и остался в нем навсегда. Конечно, жених он был незавидный для молодой женщины, но выбирать не приходилось. Пелагея радовалась тому, что с руками, ногами, а то, что голова вся седая и в непогоду одолевали его боли в суставах, старалась не замечать. Возраст обоих поджимал, да и природа требовала свое – женщине хотелось материнства. Поэтому поздним ноябрьским вечером сорок седьмого и появился Олежка на свет. Существо получилось маленькое и болезненное – сказались голодные военные и послевоенные годы матери. И когда ребенку исполнилось два с половиной года, врач доверительно сказал женщине, измученной постоянными болезнями сына в минувшую зиму: «Не жилец он на этом свете. В Москве точно не выживет. Ему бы куда-нибудь на природу, на молочко свежее, на воздух. Вам мой совет, не теряйте время, подумайте о втором ребенке».

Мать, плача, передала мужу приговор врача. Отец несколько дней ходил хмурый и задумчивый, а потом сказал жене:

– Собирайся, Пелагея, уезжаем.

– Куда? – вскинула она на него усталые глаза.

– Под Тарусу поедем.

Отец был коммунистом, работал бухгалтером на шарикоподшипниковом заводе, был на хорошем счету. Пришел он после того разговора с женой в райком партии и попросился отправить его куда-нибудь в село. В то время обезлюдели села, особенно не хватало мужчин, вот партия и отправляла коммунистов поднимать сельское хозяйство. Нехотя, но отпустили его с завода, и, собрав свои скромные пожитки, семья уехала из Москвы, лишившись и московской прописки, и небольшой комнаты, которую дал отцу завод.

Устроился отец бухгалтером в животноводческом совхозе под Тарусой, небольшом городке Калужской области, – сам напросился, чтобы быть к молоку поближе. Поселили их в небольшом двухэтажном доме, принадлежавшем некогда помещику Молчанову, а теперь переоборудованном под коммуналку. Жили в нем уже пять семей, в основном одинокие женщины с детьми. Только в одной семье Давыдовых был мужчина – Николай Николаевич, дядя Коля, уже пожилой человек, лишившийся на войне одной ноги и изрядной доли здоровья. Работать в совхозе он не мог и был как бы смотрителем молчановского дома – помогал женщинам управляться с бытовыми трудностями. Жена его, тетя Оля, была рада и такому мужику, а потому не роптала, а мужественно тащила большую семью, в которой росли три дочери. Работала она в столовой, и поэтому семья была сыта и считалась самой благополучной из всех обитателей молчановского дома.

Отцу как бухгалтеру – должность весьма уважаемая на любом предприятии – дали две, хоть и небольшие, комнаты. Топились они буржуйками. Приносить из сарая сухие дрова, пахнущие лесом, станет потом приятной обязанностью маленького Олежки.

За лето на парном молоке и свежем воздухе мальчик заметно окреп, но родители послушались совета врача, и следующей весной появился братик Сашка – крепкий и здоровый малыш. Мать тоже расцвела, поправилась и похорошела. Все женщины завидовали ей – все-то у нее есть: и дети, и муж.

Но счастье их длилось недолго. Через два года неожиданно умер отец – злополучный осколок тронулся с места и перерезал артерию, ведущую к сердцу. Мать резко сникла и опустила руки. «Куда я одна с двумя малыми детьми», – плакала она ночами в подушку. Бог услышал ее слезы и забрал к себе маленького Сашку. Зима была в тот год лютая, дети заболели. Хилый Олежка выздоровел, а розовощекий годовалый бутуз Сашка подхватил воспаление легких и умер. Похоронив младшего сына, уселась Пелагея на стул посреди комнаты, обхватила головку слабенького после болезни сына и заплакала, а затем в голос зарыдала и закричала: «Одни мы с тобой на всем белом свете! Надёжа ты моя!» И до сих пор часто ночами слышит Олег этот истошный крик матери.