Игорь Олен - Хеопс. Пирамида

– Так! – кивнул Петефхапи, держась от них дальше пахнущим телом, хоть никто не давал знать, что страждет. – Сотник плошает – горе. Чати 3 3 Высший чин в Египте Древнего царства, канцлер. плошает – может пасть царство.

– Истинно! – Канцлер тронул плечо его. – Истинно ты сказал, друг! Ра клянусь, Птахом, что дела плохи! Без царя сиры мы!

– Вздор… – Хенутсен сломила висшую с пальмы ветку. – Он сделал выбор: он выбрал море и свою шлюху, эту Эсмэ… Поёт она ему там? Пускай! Египет как-нибудь проживёт. Чернь вырастит хлеб, как раньше, жрецы поднесут богам, Петефхапи сразит врагов… Ты, чати, правь страной. И… я наставлю Хефрена, сына-наследника, пусть правит тоже. Ибо его трон. Царь же пусть ждёт чудес. Сойдёт с барки, коль будет чудо? Так сказал?

Хамуас оглядел тайком и её, и воина и поморщился, слыша визг Небти-Чебти, моемого в пруду, где плавали золотые рыбки… что теперь сдохнут. Челядь уже несла блюда и, ясно, пиво. В зной солдатня, знал канцлер, пьёт это пиво, а после мочится и рыгает… Он подавил злость, в том числе на гостей: ум – детский, не видят дальше себя и внешнего. Дел-то всего для них, что Хеопс сидит год в той барке. Не видят, что происходит. А – происходит .

– Враг жизни! – крикнул вдруг он рабу, что обрезáл куст. – Ты станешь падалью для гиен, клянусь! Режь выше!.. – Он поклонился. – Прости, царица. Частности – образ общего. Кавардак в стране… Объяснить надо много, а ты не хочешь в дом, где сесть бы и обсудить дела… Может, в аллею нильских акаций, в аллею миртов или оливок? Там павильоны. И тамариск цветёт: вон тамарисковая аллея…

– Мудрый, – встрял Петефхапи, – твои сады больше царских, и мы до вечера не пройдём их. Я, бросив войско, шёл к тебе день и ночь. Скажи, не с царём ли что?

– Слушайте, цвет Египта, – начал тот, не томя их. – Докладывают о сходках в Мемфисе. Чернь и знать неспокойны. Минул уж День Кормлений Áписа в его храме. Но царя нет, бык голоден в смысле сакральном. Бык ведь сей – облик Птаха, бога богов, Творца. Царь же есть длань богов. Связь с Птахом рвётся, мнит люд, коль забыт Áпис. Царь – и никто иной – кормит Áписа. Мелочь ли – пропустить обряд? Капля, знаем мы, камень долбит, – горбился и оглядывался на шумливую солдатню хозяин. – Мелочи ценны. Каждый шаг важен. Цепь шагов вяжет путь, цепь обрядов – традицию как путь жизни. Ты, о, царица, вздрогнешь, если вдруг день затмится, ибо привыкла к свету. Ты, меч царя, заплачешь, если вдруг смоется Небти-Чебти. Чернь же слабей нас. Если сто лет, и триста царь кормил Áписа и не стал – люд в ужасе. Ибо путь – прерван… С малого и растёт разлад. Жизнь Египта – цепь из обрядов. Нет одного – цепь рушится. Нет обряда – и люд не чувствует крепость жизни, видя провал в ней. Люд задаёт вопросы и хуже трудится и воюет: мысль отнимает силы, мысль ослабляет люд… Я, – канцлер кашлянул, приложив к рту платок, – вижу, как без царя страх ширится, чернь томится и чин сбивается. Эти, что на пруду, – сдержался он от слов грубых, – завтра же, протрезвев, заспорят: где царь? чтó пропустил обряд Дня Кормлений? жив ли вообще царь и кто днесь правит, если царя нет? Толки витают, множатся. Без царя слаб Египет, мнят и нубийцы, и азиаты. Поэтому и отпал Синай, где, меч царя, воюешь. Рейды ливийцев из их оазисов участились. В Нубии беспорядки. Это всё – оттого что царя нет. Двор – зеркало, в коем видит себя Египет. Двор – корень древа Египта. Корень слабеет – рушится древо…

– Из-за Эсмэ! – вспыхнула Хенутсен. – Она виной! И её сын, Джедефра!

– Нет, – ляпнул воин. – Род Эсмэ – он у моря; род её с Крита. Грабят нас из оазисов. А Джедефра – он воевал со мной. Храбр он…

– Да, – прервал канцлер. – Пусть, пусть критянка… Но мы всё к западу кличем «Ливия», и всех к западу звать «ливийцы», будь они хоть из Библа. Варвар имён не стоит… С Нубии весть: там засуха, все бегут к вождю Бсу, а он враг наш. Южные крепости видят варваров и сраженья их. Послы спрашивают, где Хеопс. Князь Нубии, друг наш, боится Бсу, ищет помощи, спрашивает царя, – вёл канцлер. – Царь – слава ему! – наш щит от хаоса. Главное, что нам нужно…

– Зной, Хамуас. Скорей! – встряла царица, крикнув, чтоб дали веер.

Небо сияло. Ни ветерка, хоть в конце этой длинной аллеи тёк Нил. Запах мирта, роз, мальвы густел до спёртости; слышался звон цикад… Хамуас в мыслях клял свою гостью, вынудившую быть в пекле, а не пойти в дом в прохладу. Его благовонья прели, и он смердел почти. Но и ведь у неё из-под синего парика текло… Гляньте, спешит. Выслушает – и в Мемфис краситься…