Терри Блик: Проживи мою жизнь

Танцовщица пристально смотрела на неё расширившимися зрачками, поглощая, укутывая, побеждая. Потом упал вопрос: гладким булыжником, сухим горлом, полновесной пощёчиной:

– Почему ты здесь?

Майя улыбнулась. Улыбнулась так, как, кажется, не могла за всю жизнь, взрывая лучами все миллионы космических солнц, взламывая собственные толстенные многолетние ледники, ловя губами взмывшую воду от упавшего мимо сердца камня:

– Я хочу тебя сделать счастливой.

Танго гремело, победное, радостное, и Диана вдруг поняла, что больше не хочет ни вопросов, ни ответов, потянулась, прикоснулась к солёным, пряным губам, всё углубляя поцелуй, и вот уже нет никакой возможности держать руки при себе, поэтому ищущие пальцы двинулись под накидку, пробежали по шее, спустились к плечам, наткнулись…

Орлова распахнула ресницы, отрываясь от девушки:

– Подожди!

Приспустила кромку накидки, уставилась на припухшие, красноватые шрамы. Майя перехватила руку, прижала к больному месту, уткнулась лбом в лоб, глухо сказала:

– Это ничего. Это заживёт.

Диана свободной рукой приподняла её подбородок:

– Что это?

Верлен тоскливо оглянулась. Музыка теперь играла негромко, возле стола навытяжку стоял стюард, смотревший в море по курсу движения яхты, огибавшей остров по пологой дуге. Понимая, что ничего утаивать нельзя, – и так её скрытность дорого обернулась, чувствуя, что без откровенности остаться наедине не удастся, пригласила тангеру к роскошно сервированному на ослепительно белой скатерти столу.

– Пойдём. У нас будет прекрасный ужин и больше никаких тайн.

Орлова тут же потянулась за чуть не выскользнувшей из её ладони рукой, ни на секунду не желая отпускать. Они сели, и танцовщица, не обращая внимания на изысканные ароматы и безумную красоту заката, вперилась ждущими глазами в Майю:

– Когда это случилось?

Верлен вздохнула:

– Сразу после того, как ты сбежала.

Диана вздрогнула:

– Но что это? Кто это сделал?

Майя чуть наклонила голову, всматриваясь в любимое лицо, целуя взглядом высокие скулы, пушистые ресницы, прямые брови, вишнёвые губы… Диана снова приподняла её подбородок, заставляя смотреть прямо:

– Кто это сделал?

И Верлен всё рассказала. И про нападение, и про найденные улики, и про рисунки и записки, и про кольца…

Диана вскакивала, снова садилась, плакала, вцеплялась в сильные пальцы, словно боялась, что внезапно налетевший ветер может сорвать Майю с палубы и снова оставить её одну. Потом они долго молчали, просто рассматривая друг друга, и вот уже античная прозрачность Средиземного моря засыпает в тёплом бархате опустившейся ночи, и яхта подрагивает под ногами, продолжая неспешно двигаться, а руки и губы становятся всё бесстыднее, всё ненасытнее, и теперь уже точно нужно сбежать в каюту, рухнуть на громадное белое поле кровати, исступлённо, безудержно, по-сумасшедшему упиваясь совершенством друг друга.

Диана обнимала Майю под грудью, бережно держа вновь обретённое сокровище, когда сквозь иллюминаторы огненным опалом забрезжил рассвет. Верлен повернулась, поднося к искусанным припухшим губам ненасытные пальцы танцовщицы:

– Доброе утро. Я люблю тебя. Я люблю только тебя. Насовсем.

Диана, чувствуя, как защипало в глазах, потёрлась носом о плечо, приподнялась на локте, падая, словно с высоты без страховки, в медную кленовость блестящего взгляда, повторила:

– Доброе утро. Я люблю тебя. Я люблю только тебя. Насовсем.

Верлен потянулась, сорвала очередной поцелуй:

– Там рассвет. Наш первый рассвет на Санторини. Пойдём!

Не расцепляя рук, поминутно целуясь, выбрались на палубу, слегка поёживаясь от прохлады. Майя притянула Диану спиной к себе, свивая руки под её грудью и дыша возле маленького розового уха, когда откуда-то сбоку появился Костас и протянул огромный букет из плотных, длинных, источающих тонкий аромат белых роз:

– Моё почтение и восхищение вам, прекрасные дамы! Господа Поль и Софи Верлен просили передать.

Майя не стала размыкать рук, только шепнула:

– Диана, прими!

Орлова протянула руки, уткнулась заполыхавшим от смущения лицом в букет, а Костас немедленно удалился.

– Диана, смотри, там что-то вложено.

Она достала из тугих цветов плотную, шероховатую карточку с золотистым тиснением, повертела её в руках: совершенно пустая. Подняла вопросительный взгляд на Майю, та подмигнула и поцеловала взлетевшую бровь:

– Есть только мы. И только нам решать, как прожить нашу жизнь.