Лоб Кати покрылся испариной. Промокнуть бы полотенчишком – но где искать его теперь, от радости все забыла.
– Ой, девка моя, я ведь и забыла спросить – надолго ли ты домой-то?
– На все лето, может, и в осень задержусь.
– Вот уж осчастливила ты меня, Лорка! И муж тебя так надолго отпустил? – взялась расспрашивать Катя, гремя праздничными блюдцами в буфете.
– А я его и не спросила! – весело воскликнула Лора, и Катя уловила в этом возгласе прошлую девичью ее интонацию – капризную и дерзкую.
– Это как не спросила? – не переставала изумляться Катя, который уже раз в это чудесное утро.
– А некого было спрашивать. Я теперь сама себе хозяйка.
– Ой, Лорка! – едва не заголосила Катя и на всякий случай поставила блюдца с чашками на стол.– Поди, опять развелась?
– Опять! Опять разведенка я! – весело рассмеялась Лорка тем рассыпчатым, как сметанный коржик смехом, который Катя всегда помнила.
– Это ж у тебя третий развод. Не с ума ли ты сошла, девка?
– Не третий, а четвертый, тетя Катя. У меня в Германии было два развода. В Швеции один. И вот последний, в Америке.
– И в кого ты такая, Лорка!
– Да, в себя, в себя я! Уж никак ни в родительницу! Тетя Катя, мне замуж выйти труда не составляет. Мужики на меня, как мухи на мед липнут.
– А я ни сколь и не сомневаюсь! А ты, что же только в любовь с ними играешь? – наконец, догадалась Катя.
– Играю, играю тетя Катя. – Честно подтвердила племянница, она и в юности была честной. – Я эту паскудную мужскую натуру изучила в тонкостях. Я теперь их к рукам прибираю, сначала их, потом их мани, и развожусь.
– Какие – такие мани? – не поняла Катя.
– Мани – по-английски, деньги. Мое дело деньги снять с него, как шкурку с кролика. Вот и все. Это уже даже не хобби, а работа такая. А что!? Я работаю женщиной! Работа не хуже – не лучше другой. Ну, ладно тетя Катя, потом расскажу. Все!.. Все потом! В огород хочу. Среди грядок полежать на земле, на зелень посмотреть. Как в детстве. Соскучилась!
– Земля-то еще не очень нагрелась. Поберегись. – Напутствовала Катя.
Видать, права русская пословица: В родном углу, все по нутру.
Когда Лора ушла, Катя еще долго стояла посреди горницы, забыв, что же она хотела сделать? И что сказала Лора про кролика, женскую работу и какие-то английские мани, было ей совершенно не понятно. Племянница ураганом ворвалась в тихую пристань ее жизни и занавески на подслеповатых окошках старого родового дома закачались от предчувствия перемен.
А в это время на другом конце Новокаменки аппетитно полноватая, простоватая, но весьма симпатичная женщина лет сорока, одетая в трикотажные штаны и прорезиненную куртку с капюшоном, входила в свой дом с аккуратненьким палисадником и кружевными легонькими занавесочками на безупречно блестящих стеклах окон, обрамленных узорчатыми ставнями.
В доме стоял разгром, скатерть была стащена со стола на пол, ветошные коврики сбиты. Уперев руки в бока, больше для острастки, она постояла посреди комнаты, глядя на помятое лицо спящего мужа, но в уголках ее пухлых, подрагивающих от сердечной нежности к этому непутевому мужику губ, пряталась улыбка.
Серега Горчаков, как и все алкоголики, спать долго не умел. С натугой, но все же разлепил свои глаза, и хотя перед ним, как в тумане вырисовывалась форма женщины, сообразил, что это его разлюбезная.
– Аа, Валюха моя, привет! Ты уже с дойки? А чего не переоденешься?
– Да лежи ты уже, опять проснулся ни свет, ни заря.– Махнула она рукой.
– Спать не могу. Потому что чувствую себя виноватым.
– Да сколько можно виноватиться?
– Валюх, а чтой-то я вчера наделал?
– Да и всего ничего! Куренка задавил… Скатерть с посудой на пол сбросил, перебили посуду… нет… Я убирать не буду. Так и знай! – Валентина принялась переодеваться в домашний халат, видавший виды, но чистенький и наглаженный. Голову повязала белым хлопчатобумажным платком, она не любила, когда волосы лезли в глаза. – И Петьку твоего больше на порог не пущу. – Продолжала она спокойным своим ровным голосом. – И Ваньку этого.
– Честно же говорю, Петька – зверюга, точно. Это он все. А Ванька на такое не способен. Вот беспокойство меня и мучает.
– Ну, какое такое беспокойство у тебя? Живешь, как птичка небесная! Разве я что от тебя требую? Только чтоб пил поменьше, Серега!
– Это невозможно! Я человек – русский!
– Горе ты мое русское! И за что мне такое!
Вздохнув, Валентина присаживается к нему на край кровати, обнимает, ласково теребит темные горчаковские волосы. Приободренный Серега живо приступает к исполнению второго акта авторского спектакля, который разыгрывают они в своем дуэте уже несколько лет, по разумению обоих, вполне счастливых.
Читать дальше